Справа открылась дверь, и в коридор выступили двое мужчин в рясах, поводя лампадками вокруг себя. Я сшиб одного из них с ног, приставил к его горлу кинжал.

— Раздевайся! — заорал я, — Раздевайся, пока не прирезал!

Боги, пусть у меня хватит воли выполнить угрозу, если он откажется подчиниться. Я не смел проявить слабость — не сейчас, когда ставки так высоки.

Вероника оглянулась, остановилась, привалившись к стене. Она тяжело дышала. Боец из неё никакой. Я почти ожидал, что мужчины бросятся на меня, вытащив из складок одежды клинки, и выпотрошат в два счёта.

Тот, кому я угрожал, торопливо распоясался. Его старое лицо побледнело, по нему стекал пот. Монах годился мне в деды — сухой, высокий и смертельно напуганный, он содрогался, и щёки его прочертили дорожки слёз. Да ведь никакой он не угольчатый, не маг — обычный старец, посвятивший жизнь служению богам.

— Ты тоже, — приказал я его товарищу, — И не забудь обувь.

Рубаха старца была Веронике великовата, а уж ряса висела на ней мешком. В стоптанные валенки пришлось набить нижнее бельё бедолаг, чтобы они не спадали. Я ограничился сутаной, забрал одну лампадку и вручил девушке.

— Возвращайтесь в келью, — потребовал я, напустив в голос железа, — И не смейте высовываться из неё, не то…

Я не договорил, ибо лучше всего пугала неопределённость — и потому что не собирался возвращаться, чтобы убить их. Они об этом, впрочем, не думали: мелко закивали, затараторили благодарности за то, что их пощадили. Чуть ли не бросились целовать мне сапоги. Я отогнал их взмахом кинжала. Взвизгнув, монахи отползли — нагие, жалкие, сломанные люди, которых такими сделал я.

Меня охватило презрение к себе, однако оно долго не продержалось. Его сменил первобытный, глубинный ужас. Земля ушла из-под ног. Я проваливался, проваливался в бездонную пропасть, в которой плескалась живая чернота, и чернота эта ненавидела меня. Мир поблек, из света, рождённого факелом, исчезли все краски. От страха я завопил, срывая связки, и упал на колени. Факел покатился по полу, оставляя горящий след.

Всё закончилось за десяток ударов сердца, однако каждое мгновение тянулось как вечность. Я, покачнувшись, поднялся и протянул руку Веронике, которая сидела, обняв ноги, и тряслась.

— Не может, не может, не может….

Я разомкнул губы, но не выдавил из себя ни звука. Девушка заметила меня, секунду моргала, точно припоминая, кто я такой. Схватилась за ладонь и встала.

— Это…

— Да.

Похожие чувства я испытывал, когда её порол Ал. Поблизости — прорыв тьмы.

— Почему мы ещё живы? — прошептала девушка, — Что происходит?