— А ты вообще видела его? — уточнил я. Описание, которое предлагала девушка, конкретики не содержало.

— Однажды.

— И воспылала к нему такой любовью?

— Господин Аладиларий… — Вероника на миг прервалась, — Он научил меня тому, как нужно относиться к Владыке.

— Я тоже видел его, — сказал Дерек. Бесстрастности его тона позавидовал бы монах, полсотни лет изучавший стену своей кельи, — Владыка несёт тяжёлую ношу. Страдает от неё.

Вероника вскочила, ткнула в оруженосца ложкой.

— Немедленно извинись! Владыка не может страдать; Он — средоточие воли!

Дерек вскинул руки в примирительном жесте.

— Прошу прощения, мастер Вероника. Разумеется, Владыка приведёт нас к победе.

Обращаясь к тьме, человек теряет возможность испытывать чувства. Я списал призрак насмешки в его голосе на расшатавшиеся нервы. Дерек не посмел бы издеваться над Вероникой. Она выше его по званию, а положение парня в отряде и без того крайне шаткое.

Хвала богам, Пандора молчала. Её взор не отрывался от оруженосца. Впервые я был обделён её вниманием и не мог этому нарадоваться. А если в закоулках души и затерялось что-то напоминавшее уязвлённость… зачаток ревности… я постучал себя по лбу, чтобы вытряхнуть из черепа дурные размышления.

После ужина Вероника ушла к лошадям и вернулась с шаэ’руном. Она протянула его мне.

— Храни.

Если бы она сунула мне в руки гадюку, я бы вытаращился на неё с меньшим изумлением — и с меньшей неохотой.

— С чего бы мне даже касаться этой штуки?

— Твоё наказание. Я же говорила, что накажу тебя за своеволие.

Я неуверенно дотронулся до ножен, и на меня накатила волна дурноты.

— Держи его при себе и ни при каких обстоятельствах не давай чужакам, — Её быстрый взгляд в сторону Дерека показал, что чужаком она считает и его.

В горле застряли возражения. Шаэ’рун — отвратительная вещь, которая, вне всяких сомнений, способна пить души и выкидывать штучки похлеще. Однако если расценивать это как искупление долга… Я схватился за рукоять, и зрение застили искрящиеся мушки. В голове послышался шёпоток, от которого волосы встали дыбом. Неразборчивые слова сливались в тихое пение; я понял, что вслушиваюсь в причудливый мотив, и отогнал шёпот в глубину разума. Он притаился, как крыса, живущая в подполье.

— Да уж, наказание отличное, — протянул я и забрал клинок, чтобы приладить его напротив стального кинжала. Чувство вины испарилось, будто его и не было. Для себя я постановил, что отныне мы с Вероникой квиты.