– Простите. Я не должен был… Я ни на что ведь не притязаю. Я понимаю, вы замужем. А я стар. Но вы же сами хотели… правду.

Она хотела. Да, ей хотелось снова услышать эти слова – не от чудовища Юнгера, а от хорошего человека с таким ясным и чистым цветом, какой до сих пор она видела лишь у Макса. От человека, который, в отличие от Макса, смог ее полюбить чудовищем.

Она сказала:

– Спасибо. Я не заслуживаю такой вашей правды.

Он отвернулся и ступил босыми ногами в воду.

– Вы уж не обессудьте, Елена Августовна, но я на ночь вас здесь оставлю. В гидроплане спать неудобно – зато безопасно. Вас здесь никто не найдет.

– Хорошо, – она стала развязывать башмаки, но Арсений протестующе замахал руками и устремился к ней, разбрасывая холодные брызги.

– Даже не думайте, Елена Августовна! Я вас отнесу!

Он донес ее на руках до кабины, усадил и, стоя по колено в воде, спросил – как будто вскользь, как будто это было не самое важное, что его волновало:

– Ваш муж… он полетит с нами?

Врать не было смысла. Она сказала:

– Не знаю.

Она зябко скрючилась на заднем сиденье, готовясь к бессонной ночи, – но гидроплан покачивался на воде и поскрипывал, точно люлька, – и эта люлька ее бережно укачала.

Ей снился цирк. Она сидела в первом ряду между Юнгером и Аристовым, а на сцене метал ножи в живую мишень неподражаемый Максим Кронин. Все тот же сон, который снился ей тысячу раз, который снился ей каждую ночь. Тот сон, в котором она все делала правильно. В котором она не сбегала с Антоном в антракте, а оставалась с мужем в Москве.

– Пора, Элена, – как всегда, сказал Юнгер и взял ее за руку.

– Я не поеду! – она отдернула руку.

На этом месте ему полагалось встать и уйти, а ей остаться и послать воздушный поцелуй Максу, но сегодня все почему-то пошло не так. Не так, как снилось ей каждую ночь в утешительных несбыточных снах. Но и не так, как случилось в жизни.

Антон опять схватил ее руку, стиснул до боли – и вдруг рванул на себе пиджак и рубашку, и прижал ее руку к открытой, кровоточащей ране в груди.