– Он обещал всегда меня защищать, и я ему верю, –  серьезно продолжила юная баронесса. –  Знаете, я чувствую, что он тот самый.

«Бедная девочка», –  подумала Алина. Ей одновременно хотелось задушить ее и обнять. Новость о беременности Марии Аристарховны фон Зильбер в свете последних новелл ныне приобрела особые оттенки и краски.

– Наверное, я все же пойду, –  сказала Машенька. –  Вы очень бледны, простите, что утомила…

Она ушла, пообещав в ближайшее время непременно переехать в Усадьбу, как только закончит с неотложными делами в Санкт-Петербурге, и сообщить об этом Алине. Та с энтузиазмом поддержала этот план, поблагодарила снова за приятный визит, пожелала всех благ, а после, проводив гостью, долго сидела в кресле у столика, на котором стояли чашки и тарелки с недоеденным тортом, и молча смотрела в клубящуюся серую пустоту неба. Хотелось встать к ней лицом, зажмуриться и завыть навстречу промозглому ветру.

Назавтра, 25 октября, к вечеру снова явились медсестры с уколом. Алина почувствовала, что в этот раз ощущение от того, как лекарство входит в мышечную ткань, было немного другим.

– Это мексидол? –  на всякий случай уточнила она.

– Да, как обычно, –  ответила медсестра и даже показала Алине ампулу.

– Значит, просто показалось.

Они ушли, а Алину опять стало клонить в сон, на этот раз с какой-то особенной, непреодолимой силой. Она едва добралась до кровати, и тут же провалилась в непроницаемую черноту, более похожую на небытие, и погружалась в нее все дальше, на глубину, в которую не проникало из внешнего мира ни мысли, ни звука.

* * *

Вдоль аллей дул колючий ледяной ветер. Осень кончилась, и, хотя на календаре еще был конец октября, уже не было ничего, что составляет ее мимолетную, хотя и пышную красоту. Оранжево-багровый убор деревьев исчез, словно раздраженно сорванный второпях, и только неопрятные клочки потемневшей сырой листвы остались висеть на голых ветвях, как мишура, застрявшая в иглах новогодней ели, выставленной на помойку. Холодное солнце более не сверкало золотом в бледно-голубом небе, но скрылось за темным пологом косматых, непроницаемо серых туч. Праздник кончился, его проводили, наступало деловитое предвестье зимы, пора заколачивать ставни, запирать двери покрепче и пересчитывать зерно в закромах. Никто уже не гулял просто так по центральным улицам города; все торопливо шли быстрым шагом, прячась за поднятыми воротниками, подгоняемые порывистыми толчками ветра.

За полчаса Вика продрогла и почти отморозила уши и кончики пальцев. Она терпеть не могла это время между осенью и зимой, сумрачное безвременье с истинно петербургским тяжелым характером, когда еще кажется, что слишком рано для шапки и варежек, но уже явно поздно для беспечных прогулок. Ей повезло еще, что она не попала под дождь: он, кстати, явно собирался в скором времени присоединиться к ветру и холоду, а судя по цвету нависших над городом туч, не один, а в компании с мокрым снегом.