Забавно, что я и сам бы вряд ли ответил на этот вопрос даже себе самому.

Мне было тогда жаль ее, жаль и сейчас, но внутри, там, где обыкновенно располагаются чувства, я не испытал ничего. Но сейчас, направляясь сделать Петьке предложение, от которого тот не откажется, я почему-то чувствовал себя препаршиво.

Казарма была заперта. Я спустился по главной лестнице на первый этаж, прошел через Обеденный зал и вошел в кухню. Римма увидела меня, побледнела, вздрогнула и уронила в большую кастрюлю вместе с нарезанными овощами доску и большой нож. Из столовой прислуги неслись голоса: Скип с Петькой и Прах с Резедой приехали пообедать. Кое-кто очень знакомый разухабисто вещал:

– …в домике этом! И я так скажу: пока целка –  да, имеет право лепить из себя недотрогу, но если уже девку распечатали, то значит, всем можно, а не только одному кому-то, правильно? Я вот, к примеру, чем хуже?

Грянул хохот. Я вошел и прислонился к притолоке.

– А, Родион Саныч! –  ослабился Петька, как мне показалось, немного испуганно. –  Мы тут вот трапезничаем, не желаете ли присоединиться?

Между больших желтых зубов у него застряла кожура помидора. Маленькие белесые глаза, блестящие от смешливой слезы, настороженно прятались в разбегающихся морщинах. В больших толстых пальцах была зажата алюминиевая ложка, которой он приглашающе помавал в воздухе.

– Родион Саныч! Так ты чего хотел-то?

Вещи Захара все еще лежали на столе, сдвинутые к углу.

– Отвертки взять, –  ответил я. –  Покойнику они уже все равно ни к чему.

Все уставились на меня, раскрыв рты. Я быстро, чтобы не передумать, вернулся в подвал, злясь на себя, пинками разбросал пустые ящики и фанеру, прикрывавшие трубопроводный передатчик, и отвинтил его от металлического основания. Потом завернул в пиджак, на всякий случай заглянул проверить Захара –  покойник все так же лежал на боку среди разбросанных артефактов забытых войн, –  и поднялся к себе. Передатчик я запихнул под кровать и прикрыл кое-как сумкой. Перед тем, как снова выйти из комнаты, я посмотрел в зеркало: отражение было бледным, изрядно заросшим, бородатым и смотрело недружелюбно.

Графа я нашел на чердаке Девичьей башни: он пробирался ко мне навстречу между стропил, понурый и весь покрытый липкими лохмотьями серой паутины.

– Всеволод, –  сказал я, –  есть разговор.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Я отыскал Захара, он мертв. Но это еще не все: кажется, я знаю, кто наш осведомитель.

Глава 22

Глава 22

Никогда в жизни Алина не чувствовала себя настолько охваченной вниманием и трепетной заботой, как в те первые дни, когда вернулась домой из больницы. Нельзя сказать, чтобы она была обделена этим в детстве или ощущала одиночество в юности, а отец и много позднее не оставлял ее без поддержки, которая, правда, выражалась преимущественно в деньгах и подарках. Но находиться в центре заботливого участия было непривычно, а оттого немного неловко. Ежедневно из клиники к ней приходили медсестры и врач; Алина вначале протестовала, резонно указывая на то, что сама в состоянии принять лекарство или измерить себе давление, но потом уступила настойчивой, но приятной опеке, с которой ее осматривали, пальпировали, прослушивали и делали уколы. Видимо, все это входило в тот особый тариф, что был оплачен юной баронессой фон Зильбер.