– Вернуться можно, – сказал Матвей.

– Чего? – Павел обернулся.

– Можно вернуться в твой мир.

– Откуда ты знаешь?

– Слышал в академии. Учёные разговаривали. Один говорил, что можно, но какие-то проблемы возникнут. Якобы, миры схлопнутся или что-то вроде этого – я не понял толком. Хана всему, одним словом, будет.

Взводный озадаченно почесал затылок под шапкой. Каска его теперь висела на мешке за спиной.

– Хм, интересно, – проговорил он. – Видимо, поэтому от меня и скрыли. Постой, а когда это было?

– На следующий день после того, как мы в город вошли. Я в академии сидел.

– Ясно. Ну теперь уже точно без вариантов. Если всем хана, значит, тем более нельзя возвращаться.

– Получается так.

– Жаль, а с другой стороны… – Павел остановился. – Глянь-ка, снег пошёл.

Матвей тоже заметил, что с неба сыпется мелкая белая крупа. Подставил руку. Он очень давно не видел снег.

***

Хотели дежурить по очереди, но Матвей оказался не в состоянии. Последние три ночи он испытывал проблемы со сном. Решив дать парную отдохнуть, Павел сам остался на посту до рассвета. Ему было о чём подумать. Он сидел в кромешной тьме у оконного проёма с винтовкой наготове и размышлял о прошлом, о будущем, о судьбе своей и об идеях, которые внезапно обрели для него смысл, о крахе, что постиг народную армию и о словах, сказанных Матвеем.

На ночь остановились в заброшенной больнице – ветхом каменном здании, затерянном среди развалин частного сектора. Устроились в одной из палат на втором этаже. Тут имелись кровати. Много кроватей. Сетчатые ржавые, они скрипели при каждом движении, а некоторое прогнили насквозь, но это было лучше, чем спать на полу. Павлу тяжело давались ночёвки. От сырости и холода старая рана так разболелась, что он даже ходить нормально не мог, хромал постоянно. Впрочем, сегодня тоже оказалось не суждено поспать. А так хотелось. Он тоже последние дни недосыпал, и теперь, оставшись один в ночи, то и дело проваливался в дрёму. Лишь огромной силой воли возвращал себя к бодрствованию.

Было холодно и жутковато. Противно урчал желудок. Сегодня не поужинали, брикет «химки» оставили на завтра, ведь никто не знал, сколько предстоит идти. За окном шумел ветер в голых ветвях. Хоть Павел уже не первый раз ночевал среди руин, его всё равно пугали пустота тёмных коридоров, обшарпанные стены и особенно посторонние звуки. Он знал, что виной им сквозняк, но всё равно не покидало ощущение, будто в здании есть кто-то ещё.

Вечер провели в темноте: в фонарике садилась батарейка, не стали жечь попусту. От нечего делать разговорились. Матвей кое-что рассказал о себе. Как оказалось, его полжизни преследовала полиция. Постоянные вызовы, допросы, слежка. И всё из-за родственных связей: из-за отца, осуждённого по политической статье, да брата, занимавшегося в городе подпольной деятельностью. Сам же Матвей, по его собственным словам, держался в стороне от революционного движения. У него рано умерла жена, на работу было устроиться трудно, как и многим из низших слоёв, а все накопленные средства он потерял во время недавней полицейской облавы. Павел его понимал, он и сам всегда хотел только одного: работать на нормально работе, жить спокойно с семьёй, да детей растить. Он никогда не стремился в политику и уж тем более не рвался участвовать во всяких демонстрациях и митингах. Дело это даже осуждал, ибо, как и многие из его поколения, не желал снова тех катаклизмов, которые трясли страну девяностые. Не верил, что расшатывание позиций власти добром закончится. Это никогда не заканчивалось добром. А сейчас вдруг понял одну простую вещь: порой в обществе накапливается столько противоречий и разногласий, что это неминуемо выливается в бурю, которая сметает всё на своём пути, и буря та есть лишь закономерное следствие множества причин, тянущееся в прошлое роковой нитью. Как гнойник, который растёт, пучится, и рано или поздно прорывается. И вот когда он прорывается, накрывает всех, и тогда сложно спрятаться в свой комфортный уголок, и как бы ни хотелось остаться не при делах, приходится выбирать сторону и драться за то, что считаешь правильным.