– Яркут, внимание. Мальчик в доме. Надеюсь, мы спасем его. Но будить ребенка простыми способами нельзя. В сказке княжну поцеловал суженный. Увы, насколько я знаю, рядом с Паоло нет человека, полного любви и заботы. Отец, мать и брат – все трое не помогут.

– Что за бред, уж двое-то рядом, в Трежале, – Яркут вдруг резко свистнул: – Эй, у дальнего костра! Я все вижу. Не стриги ушами, охота на зайцев открыта. Прыгай к свету. Еще ближе. Вот так… А ты, незнакомый Яков, не проповедуй зазря.

Мы подошли к ограде. Яков первым ступил в парк, принюхался, вздохнул – вроде бы недовольно. Но промолчал. Помог мне перешагнуть высокий порог калитки, встроенной в ворота.

– Капюшон ниже. Для успокоения считай шаги. Через парк идем свободно, от порога ты впереди, я следом, – Яков держал руку на плече. – В норе сможешь понимать несказанное вслух. Там нельзя вслух, пока я не разрешу. Поняла?

Я молча кивнула. Стоило шагнуть в парк, и сделалось ясно: тьма уже залегла под деревьями. Она нездешняя, слишком мрачная, с багровой окантовкой. Из парка внешний мир кажется… просторным. И сумерки там, как редкая марля. А здесь марля сложена многослойно, и сам мир – теснее и темнее. Мы идем по жухлой траве, а мне она кажется мехом на вздыбленном загривке хищника. Слишком жесткая. И пахнет… угрозой. Мороз по коже. Хочется согнуться, чтобы макушкой не задевать беззвёздную твердь.

– Что-то не так. В дом входили? – насторожилась я.

Яков плотнее обнял, прижал к боку, согревая и успокаивая. Мне из-из-под капюшона видно, как мелькает в такт шагам сабля, иногда играючи рубит головки цветов, стебли крапивы. Лезвие серебряное, будто облитое лунным светом. Яркое, с искорками.

– Обещаю, я выведу тебя оттуда, – ткань моего капюшона стала теплой от дыхания Яков. – Все будет хорошо.

– Эй, опознанный знакомец, – буркнул от ограды Яркут. – Ты сам понял, тут имеется хиена мара. Нам сказали, внутрь не пройти из-за ее аппетита. А ты и она, типа, несъедобные?

– Авось подавится, – громко отозвался Яков, и продолжил говорить для меня, совсем тихо. – И три сотни лет назад никто не помнил, на каком древнейшем наречии дано это название, как оно произносится и что означает. Южане переводят хиена мара как «тропа смерти». Примитивно. В Иньесе один теолог высказал мнение, что это мираж пути над пропастью. – Яков плотнее прижался щекой, два капюшона теперь терлись и шуршали, и шепот едва удавалось разбирать: – Алхимики Тенгоя полагали, что хиена – зверь, стерегущий нору, а мара – та, кого зверь пропускает. Когда был жив Локки, кое-кто еще помнил: кроме жив рождаются и мары. Жив звали белыми, их сила на свету. Мары – темные, их сила в тени. Храм Тенгоя по подсказке майстера охотно жег темных. Крепко запомни, Юна: артель тебе враг. Думаю, если доберутся, они постараются отделить от крови, снова сделав донором. Так случилось с Микаэле. А после…