Из чаши на эльфийку смотрели внимательно золотые глаза — не только ее, но и глаза всего ее народа. Она берегла память тысячей жизней, хоть и сама не ведала о ней. Каждый эльф несет в себе все свое племя, по крохотной частичке, говорила ей Мэгавар когда-то давно, и науку старой ведьмы Шедавар берегла. Оставалось лишь вынести все, что им начертано, оставалось лишь уберечь каждого из тех, кто так или иначе вплелся в жизнь племени. А уж потом… Потом будет и солнце, и златоглазые дети, чьи волосы растреплют ветра с южных холмов, будут и самые красивые женщины с медовыми губами и медовыми очами, острые на язык и жаркие на поцелуи. Будут города с башнями до самых звезд, будут поля, засеянные золотым зерном, венки из диких цветов и звенящие ручьи. Буду я.

В белый город прокралась ночь на мягких лапах, заползая в каждый дом, в каждую келью. Королева спала, и ей снились чудеса, дивные сказки, рассказанные старой слепой ведьмой — что тоже ныне дремала, нашептывая сны городу. В пальцах ее лежала ветхая нить, бесцветная, серая, да только была она крепче стальных канатов, крепче корней самых старых деревьев. И город пока еще дышал. Город спасался.

В покоях, где почивала ведьма Гарварнского леса, пахло дикими травами. Факелы давно погасли, и мягкий дым витками распускался в темноте, словно лепестки призрачного цветка. На стене танцевали тени, сплетаясь в одну все теснее и крепче, все неразрывнее, становясь одним целым. Тихий шепот нарушал тишину, но никто того не слышал, кроме двоих, для которых не существовало иного мира.

Ее тело под руками было горячим — едва ли не самим пламенем. Даэн смотрела на нее снизу вверх, смотрела, как смоляные пряди ее волос соскальзывали с белых плеч, падая на высокую грудь с твердыми темными сосками, покрытую мурашками, смотрела, как она откидывает голову назад, исступленно шепча ее имя — и задыхалась. Хоть и темнота обнимала их, а в глазах Мары горело солнце, и Даэн молилась лишь о том, чтоб этот свет никогда не гас. Никогда.

Даэн сцеловывала соленые крохотные капельки с ее напряженной шеи, с ее ключиц, вдыхала ее запах, и Мара билась в ее руках живым огнем, выгибаясь все сильнее. Ее крик мог бы перебудить весь город — но Коршун знала, что камень не пропустит ни звука. А если бы и пропустил… ей было плевать.

— Не отпущу, не отпущу!..

— Не отпускай…

Она склонилась над Даэн низко-низко, ослабшая, дрожащая, пахнущая вереском и полынью.

— Не отпускай. Пожалуйста.

Она целовала, и губы ее были нежными и теплыми, сладкими и терпкими. Она целовала все горячей, и Даэн забывала обо всем на свете. Никогда. Никогда и никому я тебя не отдам. Хартанэ и все боги мира — тому свидетели! Потом она обнимала, да так, словно пыталась слиться с Даэн воедино — и та тянулась к ней всей собой, каждой клеточкой, каждой частичкой себя. А потом темноту разогнало солнце, распустившееся лучами-стрелами под веками.