Она говорила, и глаза ее лихорадочно блестели, а на окрашенных краской губах бродила едва различимая в полутьме улыбка. Она говорила, и Аллэи ощущала, как что-то внутри нее рвется и лопается, расходясь болью по жилам. С каждым ее словом эльфийке все больше хотелось припасть к ее ногам, чтоб ощутить прикосновение ее благостной руки, чтоб ее обнял тот покой и та пустота, о которых рассказывала женщина. Но где-то за всеми словами и ощущениями, где-то за гулом мыслей билось что-то иное, настоящее и живое, и оно кричало, звало. Той частью своего сознания, которая еще не была затуманена, Аллэивар тянулась к нему как к последнему щиту, что остался у нее. Она боролась, дрожа от напряжения, какого никогда еще не испытывала, боролась из последних сил, продираясь через густую пелену, что заполнила ее разум — и в конце концов все же дотянулась до той самой крохотной, зовущей искорки. Дым разошелся эхом шагов по воде, и Аллэивар будто вынырнула из ледяной волны, что вот-вот должна была начать заливать ее легкие и жечь изнутри, умертвляя навсегда. Хватая ртом воздух, женщина, не отводя взгляда, почти по слогам произнесла:

— Ты лжешь.

А затем что-то случилось, и гул разом затих, словно и не было его, и стало спокойно и правильно, и сердце в груди отозвалось привычным четким ритмом, как и всегда. Аллэивар выпрямилась, ощущая, как все фальшивые слова, оплетающие ее подобно паутине, медленно опадают наземь ветхими лохмотьями, так похожими на те, из которых был сплетен платок на плечах Ревенки. Залеска моргнула, и глаза ее сверкнули удивлением, словно она не ожидала такого.

— Что?..

— Ты лжешь, — повторила Аллэивар еще четче, выпрямляясь во весь рост. Пропало все — предательская слабость, чужие желания, правда, которая правдой и не была. Развеялся пряный запах дурманящих трав. Мысли стали четкими и ясными, словно в полынью окунули и смыли всю грязь. Аллэи сделала шаг вперед, направляясь к Ревенке, — Ты считаешь правдой самую большую ложь, которую только можно себе представить. Ты говоришь, что наше предназначение — покорившись судьбе, умереть следом за всем миром, позволить Охоте затопить все земли на тысячи верст вокруг. Ты говоришь, что в этом благость — но ты лжешь, и у тебя нет ничего, кроме этой лжи. Моя правда и правда моего народа — в том, что смерти нет. Есть лишь будущее, что оживает в наших детях, в их счастье, в их возможности видеть мир перед собой чистым и вечно юным… Таким, какой он есть на самом деле, — Аллэи усмехнулась, качая головой, — Что ты придумала себе, Ревенка? Неужели ты не видишь, что твоими устами говорит кто-то другой?