— Нет, королева! Смотрящая сказала, что ей, мол, не до нас сегодня — и отпустила нас гулять. На реку вот пойдем, драться!

— А ты, я смотрю, больше всех драться горазда? — поинтересовалась у мелкой Шеда. Та вдруг смутилась — щеки ее зарумянились, однако на лице появилась широкая улыбка.

— А то! — она залихватски подняла руку, сгибая ее в локте и напрягая, словно через одежду Шеда могла увидеть ее мышцы — явно цыплячьи, к тому же, — Я — самая сильная!

— Среди них-то? — Шеда изогнула бровь, выпрямляясь и пряча улыбку в уголках губ. Искренняя серьезность детей всегда казалась ей удивительно трогательной. Девочка непонимающе захлопала ресницами, — Среди них — несложно быть самой сильной. Ты бы взяла себе противника постарше — это бы честнее было. А так…

Дети вдруг захихикали, а девчонка насупила густые светлые брови. Один из мальчиков, с перьями на куртке, что болталась на нем словно тряпки на пугале, ехидно доложил Шеде:

— А она и пыталась — задиралась к старшим ребятам. Они ей зуб и выбили, — малышня покатилась со смеху, а девочка вдруг цыкнула на них, и те разом притихли. У Шеды вновь в голове возникла ассоциация с совятами. Девочка вновь шмыгнула носом и гордо задрала подбородок.

— Ну и выбили — но не сильно: он уже опять есть! — и в доказательство она широко открыла рот, демонстрируя Шеде белые ровнехонькие зубки и указывая на клык, что еще не вырос до конца. Шедавар покивала, серьезно глядя на нее: вот уж действительно, где настоящие проблемы. Спохватившись, девчонка согнулась в три погибели, и остальные тут же повторили за ней, — Не смеем больше задерживать тебя, королева!

И с этими словами она вновь помчалась за псом, что все это время воровато выглядывал из-за огромного снежного сугроба и призывно лаял, а следом за ней, вопя на разные голоса, с топотом и смехом понеслась вся орава. Перышко, оторвавшееся от куртки мальчишки, подхватил слабый ветерок, мягко закружив его, и Шеда легко поймала его на ладонь, отстраненно разглядывая рябой серый узор на мягком легком пуху. Совиное, и впрямь…

Спрятав перышко в ладонь, она побрела дальше, мимоходом разглядывая дома и дворы. Дети, что только что стояли перед ней, уже были иными. Пестрыми, яркими… Они вбирали в себя узоры на стволах деревьев, укрытых тулупами из мхов и лишайников, спелый алый сок вишен, вызревших под теплым солнцем, краски осени и весны, лета и зимы. Они наполнялись цветом полноводных рек и темных водорослей со дна, солнечными ослепительными лучами, лазурью вечернего неба, разливающегося над сонными склонами гор, что к ночи становились безмолвными и древними. Дети подземелий вбирали в себя лишь сумрачный свет кристаллов и белые тихие дворцы, прорастающие прямо в камнях, что застыли в воздухе. Для них внешний мир был чудом, сказкой, и многие из них, впервые увидев его, просились домой — потому что слишком много всего окружало их, когда они выходили на поверхность.