Дождь лил стеной, потоки воды струились по зубчатым стенам, из бойниц, а туча над головой за последние двадцать ударов сердца словно бы просела ещё ниже, поглотив вершину старой башни. Окно, из которого Жемчуг смотрел наружу, некогда являло собой высшее достижение островной технологии: сплавлением песка здесь сумели получить пузыристое, рябое, но в остальном почти прозрачное стекло. Однако век спустя поверхность его покрылась патиной радужных разводов, и мир снаружи выглядел пятнистым, как незавершённая мозаика, фрагменты которой расплавил некий всепожирающий огонь. Хотя языки пламени были не видны Жемчугу, он с пугающей уверенностью знал, что они совсем рядом, и сколько бы дождя ни извергали из себя небеса, это ничего не меняло.
Ничем иным, но именно огнём был уничтожен его мир. Огонь забрал у него единственную женщину, которую он когда-либо любил. И не было ни прощальных объятий, ни слов утешения, ни взаимных заверений. Нет, лишь этот вечный нервный танец друг вокруг друга, в котором желание мешалось со злостью, – и ни он, ни Лостара так и не сумели сделать шаг навстречу.
Даже здесь, за этих крохотным окном и толстыми каменными стенами он мог слышать скрип и стоны потрёпанного, ржавого флюгера на крыше, под резкими порывами ветра, взявшего Паяцев замок в осаду. Они с Лостарой ничем от этого флюгера не отличались, их точно так же кружило, бросало то туда, то сюда… беспомощные жертвы высших сил, не поддающихся контролю. Не поддающихся даже пониманию. Убедительно ли это звучало? Едва ли.
Адъюнкт дала им поручение, и когда всё завершилось так мрачно, как и должно было, Жемчуг осознал, что всё это путешествие оказалось не более чем прелюдией – насколько это касалось его собственной жизни, – и истинная цель ждала далеко впереди. Возможно, на деле всё было просто, и душа его насытилась бы, достигнув объекта своих желаний. Возможно,