Минай Аронович дал ему ключ от потайной двери. Комнатка была чуть больше самой большой могилы: узкая, продолговатая и высокая, и пахло почему-то здесь сырой землей и угарно тлеющим загробным тесом. Матёрый выключил свет, чтобы оконце не привлекало внимания (он вообще уважал темноту, как уважают сильного надежного товарища). Любитель всего жёсткого и грубого, он подложил под голову какой-то камень, подвернувшийся под руку. Улёгся на топчан. Вздохнул. Долго смотрел на слабо голубеющую прорубь с ледяным стеклом, где мерещился ему «железный невод» – вся жизнь прошла за крепкою решёткой и окна без «невода» не существовало ни в воображении Матёрого, ни в самом сладком сне… Только разве это жизнь была, ребята? Это был намёк на жизнь, и причём намёк довольно пошлый.

Темнота наполнялась неясными шорохами. Крысы, будто почуяв гибель своего палача, зашевелились после полуночи во всех углах мельницы. Чудилось даже – ползут по ногам, по столу, где рассыпаны хлебные крошки… Брезгливо морщась, Матёрый камень выхватил из-под головы и шарахнул в дальний угол – аж зазвенело в коморке и сверху посыпалась пыль. Матёрый сел на топчане, закурил и понял: не уснуть; зубная боль зверела, нарастая, и челюсти «сворачивала набок». Это была несусветная боль. Любого другого она запросто заставила бы рассопливиться, а Матёрый только хищно скалился и изредка крушил кулаками столешницу, нары. Боль – это единственное чувство, которое любил он и признавал в этой жизни. Он любил её терпеть. И причинять любил. Так воспитали.

Закрыв глаза, он вспоминал какого-то Профессора на зоне; Профессор был большой любитель «сказки рассказывать на ночь», только в этих сказках была и правда.

«Все гнилые зубья повыдёргиваю к чёрту, а золотые вставлю! – мечтал Матёрый, забывая боль. – Если Профессор только не фуфлогон, я обязательно сыщу тот пароход и достану его хоть из-под воды, хоть с-под земли!.. Церковь на родине, может быть, даже отгрохаю – за все свои грехи… Жадность фраера губит, зачем столько золота мне? Себе возьму немного, остальное отдам в детский дом, пускай пацаны поживут по-людски…»

До утра клубились волны дыма в глухой коморке – Стахей курил. И в мечтах у Матёрого плыл по волнам и сверкал в потаённых глубинах какой-то «золотой пароход», затонувший где-то в беловодском море после революции, когда шла великая грабиловка страны и богатство тучами катилось за границу.

Профессор на зоне был уже доходяга – ни сегодня так завтра мог помереть – поэтому он и решил осчастливить Матёрого. Незадолго до побега – умный, стерва, догадался – Профессор подошёл к нему и передал письмо, написанное тайными чернилами. Матёрый поглядел на чистый лист – там было две-три строчки; привет жене и детям. Стахей тогда спокойно, аккуратненько сложил письмо и усмехнулся, говоря, что для самокрутки эта бумаженция будет – первый сорт. А потом намочил бумагу, посмотрел на свет и прочитал: узнал, где находится «золотой пароход»…