Матёрый, зная, на чём в свое время погорел Сынок, недоверчиво просматривал бумажки, поднимая к лампочке.

– Все водяные знаки препинания на месте, надеюсь?

Вспоминая знакомых художников, Евдока улыбнулся.

– Со знаками полный порядок! Что ж я… Леонардо-Недовинченный, что ли? Житуха довинтила, будь здоров!

Стреляный развернул замызганный носовой платок. Сверкая, брякнули награды.

– А это что за цацки? – набычился Матёрый.

– Орден Суворова. Ленина.

– Вижу, не слепой! Где взял, я говорю?

– По наследству получил, – неудачно пошутил Евдока; самому не понравилось; кашлянув, он начал деловито объяснять: – Дружок был. Хмурень. Вице-адмирала грабанул, а продать не успел. Замели. А на чёрном рынке теперь такие штуки: семь и двенадцать кусков – соответственно. Если не дороже. Капитал на первое вре…

Матёрый, багровея, развернулся и подцепил на кулак сияющую физиономию Стреляного. (Сияние это просто бесило Стахея).

Хорошо умея держать удары, Евдока только чудом остался на ногах; любой другой слетел бы с ног и уши бы отклеились от такой «примочки». Он только отпрянул к двери и, вытирая рассеченную губу, навалился плечом на косяк.

– Напрасно ты это… – предупредил спокойно, хрипловато. – Я ведь могу и обидеться.

– Сынок!.. Паскуда!.. – закричал Стахей на грани припадка, разрывая рубаху у горла: дышать стало нечем. – А я ведь за них воевал! За двенадцать кусков! Только никто мне их тогда не обещал! А то бы я усердней лез в атаку!.. Мне всё время только девять грамм сулили… То в лоб, то в затылок!

Стреляный понял свою оплошность насчёт наград. Но понял и то, что Матёрый беспричинно злится на его весёлость, на его необычайно приподнятый дух. Не в эту минуту, так позже – всё равно бы ударил. И причину подходящую нашёл бы.

– Не ори!.. Чего ты митингуешь, вояка хренов?! До самой Москвы докатились со своими атаками! Ждали, пока сибиряки за уши фрица назад потянут!.. Ты деду моему скажи спасибо! Это он сегодня должен в победителях ходить! Он! А не такие… Лезет со своим суконным рылом в калачный ряд!.. И не надо, не дави меня зрачками, не раздавишь! Я тебе не вошь! – Евдока накалялся, даже сам немного удивляясь внезапному размаху яростного протеста: обычно притихал рядом с Матёрым. – И не зли меня лучше, Стахей! Я с тобой как с человеком… А ты? Панты кидаешь тут! Не надо. Нехорошо это, дядя. Неправильно. Я до поры до времени холодный, а нагреюсь… Ой, гляди! Я все наколки посдеру с тебя к чёртовой матери!

Звериным чутьем уловив сиюминутный перевес на стороне противника, Матёрый не стал рисковать. Не полез. А то действительно – обжечься можно. «И чего это Сынок такой уверенный? Наглый такой…»