В течении долгих дней королевская стража обыскивала всех высокопоставленных особ Левании, вытаскивая из подвалов, чердаков, сараюшек и других построек множество телег с крупами, мясом, хлебами, мукой. Потянулись в подпольный рынок Степи вереницы породистых лошадей, караванами потянулись в деревни волы и коровы, нахапанные жадными слугами короля. Альфонсо хватался за голову: сколько голову он ломал, чтобы накормить народ, а оказалось, все есть. Только не у всех.

– Ну вот, и жрачка нашлась, – сказал Гнилое Пузо, – может, по подвалам пошерудить, там еще и мужиков много наберется.

– Хотя, мужиков по шкафам их жен надо шерудить, – добавил он и захохотал.

Альфонсо тоже улыбнулся. Тогда он еще не знал, что в столицу Эгибетуза отправился первый гонец с жалобой вельможной знати на Монаха ордена Света.

Солнце, как и смерть, самое справедливое создание на Земле (образно, конечно же, ведь оно же не на Земле, нечего придираться к словам), ведь справедливый свет свой дарит оно всем: и безмолвным кончикам копий, сеющих смерть безрассудно и беспощадно, и дрожащим пальцам рук, способным пощадить врага, или быть более жестоким, чем бездушная железка, и крестьянам, молящим о хорошей погоде и тепле и воинам, проклинающим этот поганый светильник Агафенона, превращающий их доспехи в самую настоящую железную печь.

Альфонсо был доволен. Могучая стать воинов, в не блестящих, но внушающих уверенность в силе, сокрытой под этими листами железа, их отважные взоры, огромные кулаки, сжимающие древки копий с уверенностью бессмертных – все это радовало его и восторгало. Когда то он и сам был таким. Не в первом ряду, конечно – его и видно то никогда не было на всех двух смотрах, на которых он успел побывать, но себя он представлял на параде именно таким. Хоть и был на голову ниже любого из этих воинов.

Альфонсо был доволен ровно пятьдесят человек, после чего королевская стража кончилась, и начались воины разочарования. Ладно, их не выбирали как лучших из лучших, не муштровали в королевском замке, и они не были все одинаковые, как оловянные, да и оружие их видало виды и получше, но все же…

Гумболь – дружинник столичной заставы, втянул живот, насколько смог, не поломав при этом позвоночник и спину, поднял подбородок – самый ближний ко рту, не обнаружив, все равно, признаков шеи, и отрапортовал, что мол, доблестные воины построены. Альфонсо и сам был пехотинцем, по этому о строевой этой кухне был прекрасно осведомлен: сделав жест руками, словно собрался нырнуть в море построившихся воинов, и по образовавшемуся коридору направился вглубь отряда – к самым последним рядам.