Но все же многое теперь вставало на свои места. То, что Райн заранее знал все, чего я не говорила. Знал, каково это – быть настолько беспомощным, чтобы тебя использовали так, что ты ничего с этим не можешь поделать. Знал, как распознать шрамы прошлого, будь то на горле или на сердце.

Если бы я сказала, что мне его жаль, прозвучало бы снисходительно. Какая ему польза от моей жалости?

Вместо этого я сказала:

– Меня просто трясет от бешенства!

Нет, я не поделюсь с ним своей жалостью. Но я поделюсь с ним своей яростью.

В уголках глаз у него собрались лучики от улыбки.

– Ох, принцесса!

– Надеюсь, он мертв. Скажи мне, что он мертв.

Если нет, я выслежу его и сама убью.

– О да, он мертв.

По его лицу пробежала дрожь.

– Мне… стыдно за то, чем я позволил себе стать тогда, в те времена, когда из меня выбили все силы сопротивляться. Есть масса способов забыться. Он выиграл, и я ими воспользовался. Я ненавидел вампиров. И семьдесят лет я ненавидел себя, потому что стал одним из них.

Невозможно. Я их тоже ненавидела.

– Но… Я был не один. В таком же положении, что и я, оказались и другие. Кто-то обращенный, кто-то рожденный. Некоторые превратились в пустую оболочку от прежних себя, как я. С другими мы объединились в некое невольное братство. А некоторые…

Не знаю, как я поняла. Может быть, по какой-то отстраненной дымке в его глазах и потому, что это выражение у него на лице я видела только один раз.

– Несанина… – проговорила я.

– Несанина. Его жена. Такой же пленник, как и я.

У меня в горле встал комок.

– И ты в нее влюбился?

Признаюсь, при этой мысли я испытала легкий укол ревности – «как так?!». Но на самом деле я даже была бы рада, если бы так и случилось. По себе знала: если есть кого любить – это помогает выжить в самых невозможных ситуациях.