Как сильно надо поранить себя, чтобы Ниаксия приняла мой выход из соревнования?

Райн был в состоянии победить Анджелику. Наверняка мог победить Ибрихима. И получить право исполнения желания и, воспользовавшись волей богини, помочь тем, кому он нужен.

Словно подслушав мои мысли, он крепко схватил меня за руку.

– Орайя, посмотри на меня.

Я не хотела – я бы слишком многое увидела, и он бы увидел слишком многое, – но все же посмотрела.

– Ты – больше, чем то, что он из тебя сделал, – сказал Райн. – Понимаешь? Это не сила. Сила – то, что он пытался из тебя выбить. У тебя все причины продолжать. Сейчас больше, чем когда-либо. И я говорю это, зная… зная, как глупо, что именно я это говорю.

Он говорил не о Кеджари. А о чем-то большем. Его пальцы, дрожа, сжали мои, и он выдавил:

– Так что, принцесса, даже не смей прекращать бороться! Это разобьет мне сердце.

У меня защипало глаза.

Я бы не стала признаваться. Но если бы прекратил бороться он, это разбило бы сердце мне.

– Тогда ты тоже не прекращай, – сказала я. – Поклянись. Мы уже здесь. Мы знали, во что ввязываемся. Ничего не изменилось.

Изменилось все.

Но Райн помолчал, склонив голову.

– Договорились. Если мы будем биться, то будем биться до конца. Каким бы этот конец ни был. Чью бы кровь ни пришлось пролить, чтобы выиграть.

Я думала, мне станет легче, словно мы восстановили какой-то кусочек наших отношений до такого состояния, как раньше.

Не стало. Не восстановили.

Я бросила взгляд на зашторенные окна. Свет за ними стал багряным.

– Солнце садится. Не хочешь последний раз посмотреть?

Райн без колебаний – не отводя взгляда ни на секунду – ответил:

– Нет.