«Это значит, что ты любишь меня?» – грохочет сердце Одиссея.

И мягче, лейтмотивом: «Это значит, что ты сможешь меня простить?»

– Я бы попросил твоего благословения, – говорит он вслух. – Но боюсь, ты не захочешь его дать.

– Я это только что сделала, – отвечает она. – Думаю, ты скоро поймешь, что так и есть.

Наконец муж поворачивается к жене. Она смотрит ему в глаза и коротко кивает. Именно так она и выглядела, мелькает у него мысль, когда он уплывал в Трою так много лет назад. Не было слез, рыданий на пристани. Она – царевна Спарты и понимает, что есть вещи, которые необходимо сделать.

– Моя госпожа, – произносит он.

– Одиссей, – отвечает она.

Как странно слышать собственное имя, произнесенное таким образом, думает он. Не как проклятие – человеку, разрушившему город. Не как крик отчаяния – капитану, наблюдавшему, как тонут его люди. Не с неизбывной тоской – тому, кто уплывает с острова влюбленной волшебницы, не из уст пораженных царей, к чьим берегам выносило его море, оборванного и измученного.

«Одиссей! – кричит призрак Агамемнона. – Берегись всех жен!»

«Одиссей, – стонет дух Ахиллеса. – Я бы лучше прожил скромную жизнь, чем блуждать сейчас по мрачным полям мира мертвых».

А в устах Пенелопы это просто имя.

«Как странно, – думает он, – когда у тебя просто есть имя».

Затем берет свой лук, кивает жене на прощание и присоединяется к женщинам, готовящимся к битве.