Ночью: Одиссей рывком просыпается, но слишком поздно.

Автоноя уже над ним, сжимает в руке нож, приставленный к его горлу. На ферме тихо, женщины спят или стоят в карауле. Он единственный разместился в коридоре, охраняя дверь в комнату, где спит его жена.

И теперь сомневается, что Пенелопа сделает хоть малейшую попытку что-то выяснить, когда утром его найдут здесь с перерезанным горлом. Пожалуй, вряд ли он стал бы ее за это винить.

Некоторое время эти двое, царь и служанка, смотрят друг на друга в полной теней темноте.

Они не разговаривают.

Автоное не кажется, что в этот момент нужны какие-то слова.

А Одиссей – наверное, в первый раз за всю жизнь – не может придумать, что тут сказать. И, ощутив нечто похожее на облегчение, удивленно втягивает воздух. Так вот каково это: вот как себя чувствуешь, когда борьба окончена? Действительно ли смерти он боялся все это время?

И все же Автоноя, держа нож у горла царя, не спешит наносить удар.

Просто смотрит на Одиссея.

Затем медленно – невероятно – прячет нож в ножны.

Смотрит еще какое-то время, чтобы убедиться, что они поняли друг друга.

Похоже, что поняли.

Она поднимается.

Отворачивается.

И отступает в темноту.

На следующее утро к Полибию и Эвпейту прибывает подкрепление.

Всего около восьмидесяти человек, включая солдат Ниса, отца Амфинома, в шлемах с гребнями, а с ними рабы и женщины, ведущие мулов, на чьи спины навьючены тюки с оружием и припасами. Едва добравшись до лагеря мятежников, они начинают расширять его, роя новые рвы и устанавливая дополнительные шатры, которые быстро окружают всю ферму тонким, рваным кольцом из копий и ткани.

Одиссей стоит на стене фермы в компании Пенелопы и наблюдает, как женщины мятежников разводят костры для готовки и носят воду из ручья.

– Полагаю, – бормочет он, – среди этих женщин нет ваших союзников?