Внезапно Одиссей чувствует чье-то присутствие рядом. Пенелопа. У нее в руках нет ни лука, ни копья, и на мгновение это его удивляет. Он почти ожидал, что она появится в полной броне, готовая к бою. Но у нее нет ни навыков, ни подготовки – она стала бы мишенью, которую всем пришлось бы защищать, а это никому не нужно. Поэтому она стоит рядом с ним, скрестив руки, и наблюдает, как женщины проверяют – в пятый, в шестой раз – свои стрелы, тетивы луков, наконечники копий.

Он избегал ее после ночевки под дверями ее спальни. Непросто избегать друг друга в таком маленьком и тесном месте, как это, но он старался изо всех сил. Он считал это своеобразной любезностью. И поэтому сейчас очень удивлен тем, что она сама его разыскала.

– Знакомо? – спрашивает она наконец.

– Отчасти. Конечно, мне привычнее вид с другой стороны стены.

– Ты много сражался на обратном пути? Я хочу сказать, чем-то же ты занимался все эти десять лет…

– Я был… Там был… Я долгое время был отрезан от всего мира.

– Отрезан… где-то в безопасном месте?

– Да. Чаще всего.

Она коротко кивает, избегая его взгляда.

– Хорошо. То есть хорошо не то, что ты был отрезан. Но, по крайней мере, тебе не пришлось сражаться, чтобы пережить очередную ночь. А твои люди, они…

– Они погибли. Во время шторма.

– А ты выжил.

– Да.

– Может, и кто-то из них тоже?

– Нет. Никто.

– Похоже, ты в этом абсолютно уверен.

– Уверен.

Морские недра раскрываются, опять – опять Эврилох тонет, хватаясь за воздух, Полит завывает, когда мачта корабля ломается пополам. Одиссей помнит запах мяса, говядины, то, как вращались в глазницах глаза быков Гелиоса, смотрящих прямо на него из пламени.

– Уверен, – повторяет. – Абсолютно. Они умерли. Я выжил.

Пенелопа думает, что тут, похоже, какая-то тайна, может быть, даже убийство. Гадает, как смогут воспеть это поэты, если все-таки сложат свои баллады.