– Было любопытно снова познакомиться с тобой, муж мой.
Он слегка кланяется и хочет взять ее за руку, но не берет.
– Взаимно, жена моя. Кажется… сложись все по-другому… и я счел бы за честь услышать твою историю.
Наконец, и с немалым трудом, Пенелопа поворачивается к Телемаху. Он не смотрит на нее, выбивая пальцами дробь на лезвии меча, выпячивая, а затем поджимая губы, словно пытается сжевать собственное лицо.
– Телемах… Я подвела тебя. Я лгала тебе. Я тебя предала. Можешь меня ненавидеть, если хочешь. Но ты – сын царя и царицы Итаки. У тебя есть долг – не передо мной, но перед этими островами – долг остаться в живых.
Ей хочется обнять его.
Прижать к себе, и кричать, и молить, упасть на колени и твердить:
На мгновение она раздумывает над этим, но есть ли смысл? Возможно, в старости ей будет чуть легче на душе оттого, что она сделала все возможное для спасения сына; но это недостаточная причина с учетом того, что все ее попытки обречены на провал. А это просто небольшой спектакль, нужный для ее же удобства, для ее чувства собственной значимости. В нем нет ни капли искренности.
И потому Пенелопа, потуже запахнув грязный плащ на плечах, еще раз кивает семье на прощание, подзывает к себе Автоною и еще нескольких женщин, а затем в самый темный ночной час взбирается на стену фермы.
У ворот, смотрящих на лагерь, Одиссей собирает оставшихся женщин. Они убрали некоторые обломки, чтобы получился маленький проход во внешний мир, где все еще пышет жаром таран, где останки Приены все еще тлеют на обожженной земле. Они несут факелы, привлекая внимание. Петь начинает Анаит. Жрица Артемиды не учила погребальных песен островов на службе своей богине – Артемида не считает смерть таким уж важным или заметным событием, – но она все же женщина Итаки. Женщинам Итаки многое известно о горе.
Они вплетают голоса в мелодию и поют.
Поют о нарушенных обещаниях и потерянных жизнях.
О скорбящих вдовах.
Об обманутых женах.
О дочерях, брошенных умирать с разбитым сердцем.
Одиссей с Телемахом молчат. Они не знают этих песен. Царские поэты – все сплошь мужчины и поют то, что им велят другие мужчины. Не принято, чтобы женщины и рабы имели отношение к музыке. Ведь так можно предположить, что у них есть и душа, полная печали, и собственная история, как у какого-нибудь царевича, сидящего у золотого трона.
В лагере Полибия и Эвпейта солдаты слушают.
Они тоже никогда не слышали этих песен.
«Как странно, – думают они, – что в голосах женщин таятся такие секреты».