Артемида стоит рядом со мной на стене. Все лицо у нее измазано кровью и пеплом, побелевшие пальцы крепко сжимают лук. Я кидаю взгляд на лес за ее спиной, вижу, как поднимается туман, густой, плотный туман, и понимаю, что это ее рук дело.

– Спасибо, – произношу я наконец, опуская взгляд на поющих женщин внизу.

– Я здесь не ради него, – отрезает она, сверкнув глазами на Одиссея. – Когда все закончится, я покину эти острова.

– Понятно.

– Ну, и стоит оно того? – требовательно спрашивает она. – Он того стоит?

Я надолго задумываюсь, прежде чем ответить, но, когда отвечаю, смотрю прямо на сестру.

– Нет, – признаю. – Не стоит. Но он – наименее отвратительный из найденных мной вариантов в это время, пока мир не изменится. Пока все в этом мире не будет построено заново. Его история – все, что у меня есть.

Она хмурится сильнее, но не уходит, и туман становится все плотнее, обнимая догорающий таран, стену и взбирающиеся на нее тени – Автоною с Пенелопой, скрытых тьмой.

Артемида, стоя рядом со мной, излучает тепло, дышит ровно, едва слышно.

– Я сражалась… так долго, – бормочу я, когда туман добирается и до нас. – Я сделала все, что в моих силах, чтобы стать… значимой. Чтобы мир вокруг меня стал мудрее, чтобы мудрость была важнее войны. Я проиграла. Люди сражаются и умирают, и все ради чего? Слава, власть, ненависть и гордыня – и ничего больше. У богов и царей одни и те же истории, и в этих историях почетно умереть ради чьей-то гордыни и правильно возносить хвалу за цепи на шее любого ребенка, который родился не в царской семье. И тогда я подумала… если не выходит получить власть при помощи мудрости, или милосердия, или справедливости, тогда, наверное, следует взять ее другим способом. Возможно, если я уподоблюсь этим жестоким кровожадным мужчинам, все получится? И я изгнала из сердца все мечты о нежности, страсти, участии или доброте. Я отказалась от дружбы, опасаясь предательства, избегала любви как опасности, карала женщин за то же, что и мужчины, отрицала свое одиночество и скрывала страхи.

Яд. Все это. Яд. Но и этого оказалось мало. Я слишком жестока, чтобы меня любили женщины, и слишком мягка, чтобы мужчины соизволили одарить меня уважением. И куда меня это привело? Почему я пала так низко, что ради признания мужчин, ради их поклонения моей божественной силе мне придется стать частью его истории? – Я без капли злости или одобрения, просто констатируя факт, указываю копьем на Одиссея, единственного молчащего среди поющих женщин. – Моя сила должна была расколоть мир, разрушить дворцы и возвести их заново. Но не как сила богини-похожей-на-мужчину, а как сила женщины, оружие женщины, мудрость женщины. Но мне не удалось этого добиться. И теперь приходится выкручиваться. Приходится подстраиваться под чужие рамки, придумывать чужую историю, в которой вся слава достанется ему. Обычному мужчине. Жалкому смертному. Его будут называть мудрым. Его историю будут рассказывать из века в век. История Одиссея – это последнее, самое мощное оружие, что осталось у Афины. Ведь следом за его именем всегда будет звучать мое. И это единственная сила, что у меня есть.