– Но ты дала клятву Клитемнестре защитить ее дочь.

Рена кивает коротко и резко.

– Дала. Электра никогда не поймет, как мать ее любила. Клитемнестра видела, что ее дочери одиноко, и велела мне играть с ней. Я так и сделала и даже какое-то время считала, что это такая дружба. Я бы с удовольствием стала Электре другом, если бы это сделало Клитемнестру счастливой. Но Орест поклялся отомстить за отца и потому убил мать. Лишь цари и герои должны соблюдать клятвы. Никого не волнует, что там скажет рабыня.

Я кладу руку на плечо Рены, вдыхаю силу в ее осанку, спокойствие – в грудь. Ее преданность сияет ярко и ослепительно. «Клитемнестра, Клитемнестра, чудная Клитемнестра», – поет ее душа. Пока царица была жива, Рена никогда не выражала своих чувств, не смела сказать царице Микен: «Спасибо, спасибо, ты – мой свет». Ведь что есть искренняя верность и благодарность, если не разновидность невинной, но оттого не менее сильной любви? И даже смерть Клитемнестры не положила ей конец.

Автоноя шепчет:

– Может быть, изгнание, может быть…

Эос отвечает:

– Нет. Мы обе знаем, что ничего не выйдет.

Если Приена не покончит с этим сегодня, тогда Пилад или Ясон сделают это завтра или Электра – послезавтра, но они будут жестокими. Они будут ужасно жестокими, эти сыны и дочери. Возможно, они решат, что муки другого человека избавят их от боли в сердце, и будут неправы.

– Ты знаешь, кто убил Зосиму? – задает Пенелопа вопрос, на который не ожидает ответа.

Рена качает головой; ей уже незачем лгать.

– Нет, – вздыхает царица, – не думаю.

Эос берет Автоною за руку, когда Приена достает меч. Командующая итакийской армией мгновение медлит, останавливается перед микенской служанкой и смотрит ей в глаза.

– Сестра, – говорит она, – думаю, будь я на твоем месте, я бы сделала то же самое.

Рена кивает, признавая правдивость слов, ничего более, и даже не смотрит на меч Приены.

Крики фурий стихли, осознаю я вдруг. Пока Приена поднимает свой клинок, я оглядываюсь в поисках трех кровавых тварей, когтистых повелительниц огня и боли, и нахожу их: они не кружат в небе, не клекочут от радости, а молча стоят на краю рощи, укрыв крыльями сутулые фигуры, поблескивая глазами цвета пламени.

Сейчас они тихи, их головы склонены: они пришли не издеваться, не хихикать, не насладиться трагедией, а почтить одну из них.

Когда после удара Приены Рена падает, я слышу то, чего, наверное, никогда больше не услышу: голоса богинь и фурий сливаются в песне скорби по душе ушедшей служанки.