Спорхнули первые слова и заполонили разум Гектора, затем перешли в окоченевшую подвижную руку. Он встал на колени и начал царапать мерзлую почву.

Холод, охвативший сад, с силой закусил деревья и вялую траву; он не обращал внимания на Гектора и его труды, а тот работал, не замечая его, в припадке целеустремленности. Наполняющее и ведущее руку тепло шло от тени на дереве, шепчущей между морозом, тьмой и невозможностью.

Когда старик поднялся от законченного текста, в сад уже скользнули слабые желтые лучи. Его пошатывало, словно ноги вспомнили о своем возрасте. Все затекло, но не замерзло. Одежда должна была промокнуть до нитки, но только слегка отсырела — скорее сродни летней влажности, чем ползанию в снегу. Он аккуратно отступил под дерево туда, откуда начинал. Начал читать слова, пока их не украло бледное солнце. На его глазах внутри самих букв зародилось движение. Сперва он грешил на оптический обман из-за переутомления, которое уже заявляло о себе. Или на разрушение ледяных частиц, но, приглядевшись ближе, в изумлении увидел, что весь текст кишит муравьями. Тысячами муравьев. Их темные тельца вились между льдом и почвой, сшивая кристаллы и камни. Откуда сейчас быть муравьям? Разве каждую зиму они не впадают в спячку или не вымирают? Явно не приходят в активность такой ночью. Но эта огромная колония была тверда и горяча в своем намерении, делала текст темнее и подвижнее. Гектор начал читать слова, не задержавшиеся в памяти.

— Не читай, это не для твоих глаз, — сказал возникший рядом Николас. — Твое дело сделано, высший балл, — он хлопнул Гектора покалывающей ладонью по плечу. — Теперь ты должен отдохнуть. Я возьму тебя в свою комнату, где ты выспишься.

Профессор Шуман не горел желанием разделить постель с Николасом. Но они находились далеко от любого другого места, а усталость нарастала как будто в экспоненциальном порядке. Они без оглядки оставили кипящий текст и вышли по тропинке из сада на просветляющееся утро Сочельника. Последовали по аллее сзади дома, по снегу, отягощенному желтым светом, что теперь окрашивался красным и первыми голосами птиц, которые просыпались петь против холода. Поскальзываясь и шаркая прочь, Гектор оглянулся. Дом пропал. Пропали все дома на южной стороне Геркулес-роуд. Глазам открывался только грубый пустырь стройки за временным забором, изрытая земля и неровные замерзшие лужи, разбросанные вокруг нетронутых деревьев.

— Николас, — сказал Гектор.

— Знаю, не оглядывайся. Там сейчас наверняка похоже на Сомму.

— Сомма. Ты там был?

— Нет, но знаю многих, кто был.