Она слегка шелохнулась — наклонилась, чтобы видеть его влажные потупленные глаза.

— Я не знаю, как и где ты родилась. Боюсь, мы совсем не похожи.

Она молча сложилась перед ним, размягчаясь и съеживаясь внутри одежды. Сидя в лужице прошлого. Теперь ее разум абсолютно опустел. Как и рот, ибо больше спрашивать было не о чем. Все начиналось здесь — это исток всех ручьев ее жизни, вливавшихся в величественную реку прошлой жизни. Она прошла обратно по своим шагам. Юбка зацепилась за угол стола и сбила кипу бумаг, грациозно соскользнувшую на пол. Этого она не видела или не заметила; как и человек, оставшийся в конторе перед собственной долей горя. Гертруда отмотала свой путь по лестнице и нашла выход на улицу. Будучи как в тумане, шла не в ту сторону, запертая в горячке истины, об открытии которой уже пожалела. Почему она никак не приучится оставить все в покое, не отворять двери, не совать свой нос? Хотелось вернуть время до того, как в капризном мозгу расцвели все вопросы. Почему ей обязательно надо быть такой? Другие не были; их жизни и любови казались проще, менее запутанными. Почему же проклята она? Большие волны в ней ни разу не пробовали вкус столь глубокого сомнения и заколебались, рассыпаясь омутами и подводными течениями, не существовавшими раньше. Увлажнились глаза, струилось молоко, а из-за холодного пота к зардевшейся коже липло дорогое платье. Она ненароком ступила в канаву и забрызгала деликатные туфли. Тут-то и пробудилась окружающая вонь, словно нюхательные соли. Распрямился старый рептильный мозг и в секунду откинул тысячи лет эволюции. Гений передних долей отключился. Она в опасности, говорил нюх. Где она?

Так во всем Эссенвальде разило только одно место: она в Скиле. А сюда не следовало заходить ни одной женщине ее класса и высшей расы — разве только для того, чтобы развращать свои набухшие личности. Она протерла глаза и огляделась. В облезлых дверях древних построек ошивались мужчины и только мужчины. Все следили за ней. Некоторые обменивались репликами, а один изображал грязными руками непристойные жесты. Неужели все мужчины таковы? Неужели таков ее отец и таков ее возлюбленный Измаил? Все одинаковы? Их ложь и скверна способны на все? Преступление, убийство, изнасилование и похищение. Внезапная мысль об утраченной Ровене стала кремнем и высекла из железа старого заднего мозга огонь, запаливший шакалью ярость. Она освежует их заживо за то, что они посмели коснуться ее деточки, — кем бы они ни были. Гертруда развернулась на каблуке. Разговор с отцом еще не закончен. Он вернет ей Ровену. Теперь ее не остановит ни один мужчина, и на улице все это поняли и затаились в тенях, не желая связываться с созданием, у которого в глазах огонь.