Я пытался поймать взгляд Челии, надеялся хотя бы увидеть ее вскинутую бровь, свидетельство мрачной иронии: как же столь порочный человек смеет рассуждать о храме тела? – но она ни разу не повернула голову и не отвела глаза от священника, пока тот жег благовония и молился о прощении.

Мне начало казаться, будто меня не существует.

Неужели я обидел ее? Неужели мне померещился тот миг нашего единения? Неужели в действительности я накинулся на нее, а она, подобно хамелеону, подыгрывала мне, играла в фаччиоскуро, пока не смогла сбежать? Но нет же: когда наши взгляды встретились, в ее глазах я видел желание. И ее тело – едва ли оно могло солгать. Я хотел ее. Я почувствовал ее ответ, ощутил ускорившееся дыхание, увидел разомкнувшиеся губы…

Каждую ночь эти вопросы теснились в моих мыслях, такие назойливые, что я забыл даже драконий глаз и его песни сирены. Во сне я видел Челию. Снилось, что она входит в мою комнату и сдергивает с меня одеяло. Задирает ночную рубашку, чтобы продемонстрировать свое лоно, а потом со смехом говорит: «Давико, почему ты до сих пор в ночном белье?» И я со стоном просыпался, мокрый от меда Калибы.

Я так часто видел ее во сне, что уже боялся засыпать. Лежал в темноте, представляя, как она лежит в своей постели на другом конце палаццо. Как я крадусь по темным коридорам к ее комнатам.

Я зашел так далеко, что однажды ночью действительно выбрался крадучись из своих покоев и отправился бы к ней, чтобы потребовать объяснения ее холодности, но в темных залах почувствовал затаившееся присутствие. Каззетта прятался в тенях. Охранял путь к Челии. Я чувствовал его. Слышал его дыхание.

Поэтому я пошел на кухню, будто бы за едой – хотя был слишком легко одет для такого холода, так что Каззетта наверняка с легкостью раскусил мое притворство. А когда вернулся в постель, Челия продолжила донимать меня.

Мои дни стали серыми, как зимние облака, как туманы, затянувшие улицы Наволы.

Я скучал по Челии. Без нее не мог избавиться от чувства одиночества, словно фата печали, положив руки мне на плечи, нашептывала на ухо слова отчаяния.

Чтобы избавиться от этой тяготы, я катался на Пеньке по студеным холмам под темными облаками; поля были убраны, промозглые туманы висели над спящей бурой землей, и все это соответствовало моему настроению.

Я пытался играть в карталедже с друзьями, что еще остались, – верным Антоно, Никколеттой и Бенетто, – но игра казалась пустой без других участников, как бы мы ни делали вид, что нас все устраивает. Пропавший Джованни, мертвый Пьеро, сбежавшие Дюмон и Чьерко, отсутствующая Челия… Мы словно играли с призраками.