Каззетта покосился на отца. Тот пожал плечами:

– Най. Это правда.

– Она плакала, потому что не могла их пытать, – предположил Аган Хан.

– Но это она их убила, – сказала Челия. – Ведь так?

Ее палец вновь вернулся. Ласкающий, игриво касающийся и исчезающий, так, что я резко вдохнул, и Челия кинула на меня предостерегающий взгляд. Потом ее палец забрался еще выше, погладил мою ногу, тронул колено, раздвинул мне бедра. И все это время она продолжала болтать.

Она была истинной маэстра фаччиоскуро. Она поддерживала разговор. Распаляла меня. Ела. Передавала соль, пробовала суп – и все это время играла в свою опасную игру. Она была артисткой.

Я бы восхитился, если бы не был так занят.

– Все равно не верю, что Фурия плакала, – заявил я. – Она такая, какая есть. Полностью чьяро. Ни следа скуро.

Челия одарила меня разочарованным взглядом:

– Чи, Давико. Неужели ты не понимаешь? Она изображает чудовище, чтобы скрыть свою уязвимость. Лицо, которое она нам показывает, вовсе не принадлежит ей.

Мой отец фыркнул:

– Я бы не заходил так далеко.

Однако Каззетта кивал:

– В ваших словах кроется больше истины, чем вы думаете, сиа Челия. Она плакала, когда ей вернули останки братьев. И это чувство было подлинным.

– Я слышал, она закатила бал, – возразил я, – и раздала сласти беднякам, и бросила тела в реку, без благословения и сожжения, чем обрекла души вечно бродить по земле.

– То, что вы слышали, может отличаться от того, что было на самом деле.

– Только не в ее случае, – твердо заявил я.

– А тот факт, что она плакала?

– Я в это не верю.

– И все же я говорю вам: когда ей вернули тела братьев, она рыдала в своей спальне. Рыдала всю ночь напролет. То, что она показала миру, отличалось от того, что она показала самой себе.