Я услышал, как шелестят бумаги на столе. Мерио ходил вокруг меня, наводя порядок.

Я не мог допустить, чтобы моя жизнь зависела от человека столь ущербного.

Я словно оцепенел. Нас предали… из-за меня? Я был слаб, и Мерио обратился против наследника ди Регулаи? И все прочие тоже? Меня охватила печаль.

– Ну ладно, Давико, хватит хныкать, – сказал Мерио. – Прекратите жалеть себя. У меня есть для вас другие письма на подпись. Те, что вы еще не испортили. Не осложняйте дело. В этом нет смысла. Если хотите жить, нужно приносить пользу. Если будете приносить пользу, с вами не станут обращаться плохо. – Он вновь направил мою руку к бумаге. – Вот. Теперь напишите ваше имя.

И я написал.

С тяжелым сердцем я сделал, как было велено. Я сделал то, чего от меня хотели. Я сделал это, опозорив семейную честь, – впрочем, я и был позором моей семьи. Так богатство из дальних стран начало возвращаться в Наволу.

Мои письма отправились в Авильон, Бис, Вустхольт, Нордур, Зуром и Чат, а в ответ хлынул поток февигов, лоденов, королей, сефи и ху, хлынул прямо в кошельки калларино, парла, генерала Сивиццы, Мерио и Гарагаццо.

Они пировали богатством Регулаи, как стервятники, и жирели.

Глава 49

Глава 49

А что стало с моей жизнью? С тем существованием, что я купил своей покорностью?

Я превратился в призрак, бродивший по залам, где столь свободно бегал в юности. Разумеется, палаццо больше не принадлежал мне и не звался Палаццо Регулаи. Теперь это был Палаццо Корсо, в честь патриномо калларино, и зелено-золотые цвета этой семьи были щедро расплесканы по входным воротам. По крайней мере, так мне говорили. У меня не было глаз, и потому на воротах могли быть с тем же успехом изображены томные изгибы Эростейи.

Как бы там ни было, ключи от палаццо теперь принадлежали Борсини Амофорце Корсо, а я стал… По правде говоря, я стал странным существом. Подобно принцессе Лис, которая оборачивалась либо ужасной, либо красивой, в зависимости от того, в какое зеркало смотрела, я тоже выглядел по-разному в разном свете.

Я был рабом, но мой труд был легким. Я по-прежнему носил хорошую одежду, подобающую моему статусу; иногда очень хорошую. Я не был мертв, как вся моя семья и последователи, но и не жил. Я превратился в фату, в символ провала. Скользя через залы и куадра, я служил призрачным напоминанием о прошлом палаццо – и предостережением любому, кто захочет вознестись, как когда-то вознеслись Регулаи.

Моя комната располагалась на вершине защитной башни и мало отличалась от камеры над Каллендрой, в которую меня на время заключили поначалу. В частности, она запиралась снаружи. Внутри был столик, который оставлял занозы, если слишком быстро провести ладонью по его поверхности, и трехногий скрипучий табурет. На полу лежал грубый соломенный матрас, рядом стоял ночной горшок. И конечно же, на столе были чернила, перья и печати, требовавшиеся мне при визитах Мерио.