Парл мог убить моего отца. Калларино мог пометить шрамами мои щеки. Они могли трупы всех наших слуг развесить по нашим стенам. Могли очистить наши сундуки. Однако Законы Леггуса и банка мерканта были нерушимы. И из всех законов банка мерканта во всем известном мире самым нерушимым был закон, что хранящееся в банке золото человека принадлежит ему и никому другому. Если он умрет, не оставив законных наследников, его деньги распределятся в соответствии с традицией Леггуса: часть банку, часть городскому духовенству, часть богам, а часть местному королю, или герцогу, или султану, или шангто. Таков был обычай, таков был закон – и такова была проблема калларино.

И потому ему требовалась моя жизнь. Моя жизнь, моя подпись, моя печать, мои кодовые слова и фразы – все, что будут сверять в далеких ветвях нашего банка, где те же самые фразы записаны в тайных книгах для подтверждения подлинности. Архиномо ди Регулаи нельзя искоренить без остатка. Моя жизнь должна быть сохранена, чтобы калларино и его сообщники смогли репатриировать огромные суммы, раскиданные по всему миру. Чтобы они воспользовались правами моей семьи закрыть те далекие ветви одну за другой, подобно тому, как морской цветок Лазури втягивает щупальца, если его коснуться пальцем. Закрыть их – и вернуть доходы и состояния этих ветвей в Наволу.

– Ну давайте же… – настаивал Мерио. – Напишите имя.

– Как? – Я отвел перо от бумаги. – Вы забрали мои глаза. Как мне писать?

Я услышал, как он втянул носом воздух. Подавляя раздражение.

– Ваше имя – это воспоминание, ничего больше. Вам не нужно видеть.

Я почувствовал, как меня снова берут за руку. Почувствовал, как крепко сжались пальцы Мерио, возвращая мою кисть к письму. Конечно, он сердился. Я получал от этого определенное удовольствие, несмотря на то что кончик пера вновь коснулся бумаги.

– Вот так. Хватит игр, Давико. Это ваш путь к выживанию.

– Най. – Я ударил пером по бумаге, быстро, с силой черкнул, надеясь порвать ее, надеясь оставить большую кляксу. – Это ваш путь к выживанию.

За моей спиной Мерио еще резче втянул воздух, и я понял, что бумага уничтожена. Из трех идеальных копий осталось две. Сколько времени прошло с тех пор, как он учил меня, что нужны три идеальные копии? Казалось, целая жизнь.

– Давико…

Я чувствовал, как в нем закипает гнев. Он исходил от Мерио, словно жар костра. Но в натянутом голосе слышалось бессилие.

– Вы по-прежнему ребенок, Давико.

– Я больше не ребенок. А вы – не мой наставник. Не буду подписывать.

– Вы подпишете, иначе калларино сделает вам больно и вы все равно подпишете. Все просто.