Письма на подпись. Их было немало. Целые пачки.

Имелся тут и сундук для одежды. Каждый день меня отводили в баню и приказывали тщательно вымыться и побриться, потому что калларино нравилось, когда я выглядел прилично: изящные наряды лучше оттеняли мои пустые глазницы, а на чистой коже щек лучше выделялись клейма.

Каждый день я ставил подписи и печати на документы, которые мне приносили, и, если Мерио оставался доволен, мне разрешалось бродить по палаццо, как домашнему животному, вознагражденному за покорность длинным поводком.

Конечно же, я не мог разгуливать, где пожелаю. Ко мне был приставлен слуга по имени Акба, злобное существо, которое я представлял брюзгливым костлявым человечком с запавшими мрачными глазами и лицом хорька. Разумеется, он мог быть красивым, но я так не думаю. Любители жевать хемский лист не славятся хорошими зубами, а от него воняло этим растением. Кроме того, его ум был скудным, мелочным и жестоким. Акба был из тех, кто втайне передвинет трехногий табурет, чтобы вы о него споткнулись, или насыплет песка вам в чай.

Я думаю, что люди, получающие удовольствие от чужих страданий, никогда не бывают красивыми; даже если у них ровные черты лица и чистая кожа, крысиная натура все равно проглядывает наружу. Я встречал женщин с золотыми волосами и фарфоровой кожей, которые вели себя подобно жукам Скуро, и, когда они открывали рот, чтобы выразить свое мнение, я ожидал увидеть не зубы, а мандибулы. И потому я представлял Акбу пронырливым, скользким, костлявым хорьком; этот образ прочно закрепился в моем сознании, и Акба ни разу меня не разочаровал.

С этим капризным спутником мне дозволялось гулять по залам и галереям палаццо, а иногда сидеть в садах на солнце. Меня терпели.

Такую жизнь я купил себе многочисленными посланиями в наши ветви и к нашим управляющим, и послания эти содержали мои искренние просьбы и разъяснения, как избавиться от рискованных предприятий и вернуть богатство в Наволу.

А что же Челия? Девушка, которая спасла себя и лишила меня глаз? Она растаяла, словно туман в гавани под лучами солнца.

Иногда она мне снилась. В некоторых снах она была Челией, которую я любил, и вонзала нож в калларино, и защищала меня до конца. В других она была Челией из той судьбоносной ночи, практичной, жестокой и мстительной, и ее клинок вновь обрушивался на меня. В третьих снах она была в моей власти.

Мне снилось, как я тысячу раз вонзаю нож в ее плоть, как ее кровь брызжет на стены спальни, как ее тело валяется, истерзанное, разорванное, измельченное на куски, и, проснувшись, я испытывал ужас, стыд и головокружение от моей ненависти к девушке, которую когда-то любил; затем – уныние и злость оттого, что никогда не смогу ей отомстить; затем – тошноту оттого, что по-прежнему скучаю по ее смеху и беспокойному уму; а затем – снова ярость, осознавая, что, даже если мне выпадет шанс всадить клинок ей в сердце, я все равно не увижу, как жизнь уходит из ее глаз, и не услышу мольбы о прощении.