Конечно, до меня доходили слухи. Противоречивые рассказы о ее подвигах и местонахождении. Я слышал, что имя ди Балкоси восстановили в наволанских правах, однако Челии среди них не было. Слышал, что она стала наложницей парла Мераи и купается в роскоши. Слышал, что она покинула Наволу и отправилась в далекое Шеру, где стала королевой. Слышал, что ее задушил калларино в своей постели, получив из ее рук бокал подозрительно сладкого вина. Слышал, что ее продали в рабство и увезли в империю Хур, где она украсила собой гарем брата султана.

Я подозревал, что, скорее всего, мои враги просто убили Челию. Насладились ее жестокостью, когда она выкалывала мне глаза, а затем – жестокостью своей, продемонстрировав, что, как бы она ни унизилась, ей не стать одной из них.

Но у меня не было возможности узнать наверняка, как сложилась ее судьба. В этом смысле, как и во многих других, я пребывал в темноте.

Такова была моя участь. Бродить увечным призраком по залам семейного палаццо. Я выполнил желание калларино. Я научился быть тихим, незаметным, точно так же, как научился сливаться с лесом, и люди настолько привыкли к моей жалкой фигуре, что не обращали на меня внимания.

Уверен, вы осудите Давико ди Регулаи за то, что он не сумел сохранить достоинство. Что так низко пал. Быть может, вы лучше и сильнее меня.

На самом деле я не знаю, правильно это или нет – сдаться. Я знаю истории о людях, которые отказались отдать свою честь врагам. Они предпочли убить себя, лишь бы не принять позор. Женщины архиномо Ваццини перерезали себе горло, одна за другой, чтобы не быть изнасилованными врагами. Город Зафирос сражался до последнего ребенка, и все попавшие в плен жители покончили с собой, чтобы не быть проданными в рабство. Даже дети столь яростно защищали свою честь, что предпочли вспороть себе живот.

А я все же сдался.

Однажды ночью, в отчаянии, я попытался повеситься. Мне удалось из одной штанины соорудить петлю, а другую обвязать вокруг столешницы. Я надел петлю на шею и сел, и вскоре перед отсутствующими глазами начали мелькать цветные вспышки. Я хватал ртом воздух, а потом стало совсем невтерпеж, и я понял, что мне не хватит мужества довести дело до конца. Я дергался, точно безумец в припадке, пытаясь встать на ноги и развязать петлю. Когда же это удалось, я рухнул на пол, кашляя и борясь с рвотными позывами; мое сердце колотилось, легкие горели, и я ненавидел себя за слабость.

После этой попытки самоубийства я не смог решиться на новую. Не знаю, слабость ли тому причиной. Не знаю, кому удается покончить с собой – смельчакам или трусам. Не знаю, кто мажет щеки дерьмом с сапог своих врагов – трусы или смельчаки. Кто они, те, кто продолжает жить, хотя душа осквернена позором?