Фаты свидетельницы, я ненавидел Каззетту. Ненавидел за самодовольство, за убежденность в том, что я сам превратил себя в жертву. Что только на себя мне следует пенять за бессилие.

В червя меня превратили враги. Я об этом не просил. Я этого не позволял. Я был ранен. Изувечен. Раздавлен…

Ай. Жалость к себе. Все это жалость к себе. Я сломлен. Искалечен. Все это правда – и оправдания. Бегство не из тюрьмы, но от ответственности. Я слеп. Изранен. Напуган. Одинок. Все это правда. И потому… неужели я просто тихо умру?

Неужели позволю врагам торжествовать?

Никто не спасет вас, Давико.

И потому…

…хватит ли у меня силы воли, чтобы самому спасти себя?

Это была мучительная мысль. Мысль о том, что, несмотря на раны, я должен идти дальше. Она словно нарушала все доктрины Леггуса и Амо.

Это было несправедливо…

Олень, которого загнали волки, не жалуется на несправедливость, – заметил Аган Хан. – Олень бежит, сражается изо всех сил и не думает о судьбе, удаче или справедливости. Он тревожится лишь о необходимости бежать.

Это мучительно – избавиться от всех оправданий. Признать, что ответственность лежит только на тебе. Понять простую истину: чтобы победить или потерпеть неудачу, необходимо начать действовать.

Ашья печально улыбнулась мне.

Ай. Теперь вы поняли, что значит быть мужчиной.

Так я наконец признал правоту Каззетты: я действительно слепой червь.