Воцарилась тишина.

Я вслушивался в эту тишину и гадал, есть ли шанс, что слова Фурии возымеют действие, будет ли мне житься у нее лучше – или стоит пожелать быстрой смерти от руки калларино. Я стискивал в кулаке нож для мяса. Если калларино решит меня убить, я буду драться. Я могу забрать его с собой…

– Най. – Калларино откашлялся. – Най. Я так не думаю. Вы ошибаетесь, сиана Фурия. Этот раб еще принесет мне пользу. Но вы правы в другом, и я это признаю. Это существо действительно больше не радует меня. Больше не забавляет.

С изумлением я услышал, как удаляются его шаги. Скрипнуло кресло, звякнули щипцы. Я понял, что он ест. Ест, как будто ничего не случилось. Он произнес с набитым ртом:

– Эта идея с примером, Гарагаццо. Она мне нравится. Но думаю, мой маленький сфаччито слишком тощий, чтобы сделать из него хороший урок. Думаю, лучше сперва его откормить.

– Едва ли нужно откармливать его, чтобы четвертовать, – заметил Гарагаццо.

– Но, мой дорогой друг, это слишком просто. – Щипцы звякнули о тарелку, и калларино прожевал новый кусок, затем поставил бокал. – Он должен получить урок, достойный его оскорблений. Его язык оскорбляет меня. Я отрежу язык и скормлю ему.

Сидевший рядом с Аллессаной торговец шумно втянул воздух. Какая-то женщина за столом неуверенно хихикнула. Я слышал, как калларино жует. Все молчали. Все смотрели на него.

Наконец Сивицца сказал:

– Языки не становятся толще от еды.

– Ай. Верно. – Калларино отложил щипцы. – Языки не толстеют. Но мы откармливаем свиней не ради их языков.

Пауза. Глоток вина. Я слышал, как он всасывает вино сквозь зубы, наслаждаясь вкусом. Его бокал снова стукнул о стол.

– Но мне нужна симпатичная, упитанная свинья, потому что я не собираюсь ограничиться его несдержанным языком. Каждый день буду отрезать по кусочку от жирной тушки и поджаривать. Я заставлю его нюхать запах собственной жареной плоти – и буду кормить его исключительно им самим, и научу его пускать слюну, когда мы будем разжигать угли.

Его слова набирали мощь, текли все непринужденнее. И пока он говорил, вокруг него словно собиралась некая сила, как туман собирается над рекой Ливией.

– А когда я обучу моего раба, – продолжал калларино, – я подвешу клетку с ним на Куадраццо-Амо. И скажу всем людям, что приспешники Регулаи по-прежнему замышляют против Наволы и мы должны их переловить. И потребую, чтобы все великие имена Наволы, все, кто любит нашу республику, доказали свою преданность.

Это была ужасная сила. Ощущение неизбежности. Неоспоримости. Непреложности. Я понял, что это страх. Сила страха. У Калларино есть сила, которой я так и не смог овладеть.