И тогда она попадет в тот самый список Нацуами как еще один человек, которого погубила эн с ним.

Хайо вцепилась в красную веревку. И обратилась к богу в тени Нацуами:

– Не смей сейчас рвать нашу эн. Именно так ты поступил с Дзуном и всеми, с кем связывался через Нацуами, правда? Ты сплетаешь наши эн и управляешь судьбами на свое усмотрение, а когда наскучит – бросаешь нас. Ты слишком жесток, чтобы оставаться с каждым из нас до конца.

Голод изо всех сил дернул веревку, требуя, чтобы его почувствовали, нетерпеливо жаждая перемены, подтверждая свое присутствие там, во тьме. Увидь меня, почувствуй меня, узнай, что я здесь, – бойся меня!

– Можешь тащить сколько угодно. Ты не выберешься из Межсонья, пока не будешь назван по имени, – обратилась Хайо к безымянному богу. – Я нужна тебе в качестве дрессированной обезьянки, которая добудет для тебя хитоденаши с земной поверхности. Но слушай внимательно: я явилась на Оногоро искать хитоденаши. Я хочу ее найти. И найду, так что, если сейчас оставишь меня в живых, скучно тебе не будет. Разве другие могут говорить с тобой? Чувствовать тебя так, как я? Не убивай меня пока.

Рывки прекратились.

А потом разорванные красные волокна стали соединяться обратно.

– Благодарю. – Она уперлась подошвами в землю. – Я спускаюсь.

И с разбегу ринулась в бездну.

Она не ощущала ни веса собственного тела, ни течения времени: ей казалось, что она слишком тяжелая для собственной сущности и одновременно совершенно бестелесная. Ее одолевали и боль, с которой она пыталась избавиться от железных оков собственной плоти, и эйфорическое предчувствие облегчения, с которым вот-вот должно было распасться пузырящееся напряжение земной оболочки.

Что-то коконом обернулось вокруг Хайо, не давая Межсонью разорвать ее на части. Она подняла руку вверх и призвала пламя жизни, чтобы рассмотреть того, кто ее поймал.

Золотые зубы. Сотни, тысячи их – ряд за рядом, кривые, изогнутые крючьями, ужасающе острые. Они втягивались и появлялись, втягивались и появлялись, как кошачьи когти, когда животное топчет колени любимого хозяина, – и движение это походило на медленное дыхание.

Всю сущность целиком было не разглядеть – только вообразить. Она как будто ощущалась только интуитивно, наброском образа. Хайо видела ее проблесками, как через колышущуюся занавеску. Иногда мелькало что-то вроде лица, похожего на Нацуами, состоящего из дождя, тумана и тени. Иногда виделось нечто вроде короны из ветвей, узловатых, когтеподобных, среди которых горели свечи и полосами вился дым.