За окном лежала тень от присыпанной снегом молодой зелени. Стояла весна. Это удивило Хайо.

– Волноходец помнит Авано?

– Нет, но ему все равно тягостно, пусть даже у его боли нет имени. – Полевица наполнила чашки из токкури. – Скажи мне, чем бог может заплатить адотворцу за его ремесло?

Хайо удивленно приподняла брови:

– Я думала, боги Оногоро вполне способны сами разобраться с вопросами мести, поскольку у них есть Веская Причина.

– Я никогда не была человеком. Так что я очень плохо понимаю природу человеческой боли и страданий, – ответила Полевица. – Вы, люди, лучше знаете, как сделать друг другу больно, как зацепить личное. Мы, такие как я или Волноходец, умеем вызывать катастрофы, но в оползнях и наводнениях нет ничего личного. А вот сделать так, чтобы боль стала личной, чтобы конкретный человек страдал в безнадежном одиночестве, которое с ним никто не разделит, – это не мой конек.

– И для кого ты хочешь заказать такие страдания?

– Для того, кто накормил моего друга хитоденаши, кто создал Нацуами Рёэна и обрек его страдать, – мягко сказала Полевица. – Я видела, как ты работаешь. Результат меня устроил. Я заинтересована дать тебе поручение. Что ты, адотворец, хочешь получить, чтобы выяснить, жив этот человек или уже мертв, и, если первое, обрушить на него ад?

Хайо задумалась:

– Я боюсь, мои расценки сейчас в процессе корректировки.

– Это надолго?

– Пока не скорректирую окончательно.

– Ясно. В таком случае придется проследить, чтобы твой адотворческий бизнес процветал, а у тебя было время и место, чтобы отдыхать и… корректировать. – Полевица подняла чашку. – Несомненно, мы скоро увидимся.

Хайо помолчала, считая про себя до тех пор, пока затянувшаяся пауза не стала достаточно нервирующей, а потом тоже взяла чашку:

– Значит, я молчу о том, что боги вырастили на Оногоро целый сад, а ты отпускаешь Мансаку с абсолютно чистым реноме?

– Ты согласна?

– Один последний вопрос.

– Слушаю.