– Что ж, я постараюсь, но я ведь богиня эн-мусуби, Хайо-тян. И не вмешиваться в эн островитян… Это примерно то же самое, что попросить черепаху не носить панциря или потребовать, чтобы кедр не рос ввысь. Иногда я ничего не могу с собой поделать, и какие-то эн образуются сами собой.

Хайо вздохнула и сдалась.

– Не надо кукситься. – Богиня потянулась к Хайо и погладила ее по щеке. – Впереди еще много работы. Уйма призраков, которых нужно найти и назвать. Они все втайне хотят, чтобы их обнаружили. От нас, богов, они прячутся – но для тебя, возможно, покажутся.

Мансаку осклабился:

– Значит, вы намерены использовать нас и в хвост и в гриву?

Она хихикнула:

– Я буду старательно за вами присматривать.

Они вышли на широкий проспект. На перилах вдоль тротуара сидели белые воробьи, ветер топорщил их перышки. Дощатый настил казался знакомым. Он вел прямо к хижине посланий: человеческий поток омывал ее, люди шли мимо, улыбаясь и радостно болтая, но будто бы инстинктивно избегая приближаться к ней.

– Что ж, думаю, отсюда я уже дойду с помощью одного провожатого. Мансаку, не будешь ли ты так любезен? – спросила богиня, хлопая ресницами.

Мансаку взял ее за руку:

– С удовольствием, божественная госпожа. Пока, Хайо. Я на обратном пути куплю куриный шашлык и что-нибудь к нему. Устроим вечеринку. Возражения не принимаются.

И богиня увела Мансаку прочь.

Поднялся ветер. Он внезапно сменил направление и теперь дул с востока. Каждое пламя жизни качнулось, словно некто махнул вдоль ряда свечей гигантской рукой.

В хижине посланий кто-то был. Там сидел, прячась в тени, Нацуами. Никто не обращал на него внимания: может быть, тот же инстинкт, который заставлял людей обходить хижину, вынуждал их также отводить глаза.

Нацуами увидел Хайо, поднял руку в приветственном жесте, она ответила тем же.

Хайо закрыла за собой дверь, приглушая фестивальный гул Оногоро до уютного бормотания.

– Спектакль прошел на отлично.

– Правда? Это радует. – Напряжение немного спало. – Тебе все нравится?