Светлый фон
разрешала их

– Я так давно не была в лесу, – призналась Лора спустя минут двадцать или даже тридцать безмолвной, но умиротворенной прогулки, которая заживляла раны даже на небьющемся сердце. – Точнее, я вообще не уверена, была ли в нем когда‐нибудь…

– Мы уже почти пришли.

– Куда?

Впереди едва слышно журчала река. Если в центре города она была такой широкой, что по ней могли курсировать сразу несколько кораблей и не сталкиваться, то здесь, в лесу, всего в нескольких милях от Крепости, эту реку вплавь мог бы пересечь даже ребенок. Тот самый ее хвост напоминал озеро, изгибающийся полукругом там, где стачивал скалу и проваливался внутрь, под землю, к бурлящим ключам. Скованная вечной осенью, как и вся природа в Самайнтауне, Немая река никогда не замерзала. Франц тем не менее при взгляде на нее все равно каждый раз вспоминал, как сестры водили его зимой на застывшей ручей, где местная детвора разбивала импровизированный каток. С тех пор он никогда больше не катался на коньках, но, может быть…

Призрачный базар. Мгновения до того, как все пойдет наперекосяк. Белокурая женщина в красном платье, ступающая по воде, как по тонкому льду, но даже не дотрагивающаяся до нее, не распускающая после себя круги, не оставляющая рябь и след. Она парила, будто та мебель в Лавандовом Доме, тоже ведомая какой‐то древней силой, недоступной для понимания и оттого сокровенной.

парила

Интересно, есть ли эта сила во Франце?

– Что ты собираешься делать? – спросила Лора недоверчиво и, когда он шагнул к кромке реки, крепко схватилась за его плечи, будто уже знала ответ на свой вопрос.

Франц смотрел на воду, примерился к ее кромке, лижущей носки его кроссовок, и прижал Лору к себе теснее. Обычно он пресекал любые мысли и фантазии о ней, заставлял себя кривиться, морщить нос и возвращаться к боли, к смерти, боясь случайно отвлечься от нее и позабыть, что он живет не ради кого‐то, а ради того, чтобы перестать жить вовсе. Сейчас же, однако, Франц, наоборот, на Лоре сосредоточился и вдруг ощутил невесомость, порожденную их контрастом. Ее живое тепло и его мертвый холод. Ее раскрасневшиеся от ветра щеки и его бледные скулы. Ее чешуя и его клыки. Во Франце действительно почти не оставалось крови, но зато в нем был воздух – он вдохнул его глубоко-глубоко, смешанный с запахом Лоры, и уцепился за трепет, который чувствовал от этого. Где‐то там, чувствовал Франц, и сокрыта та загадочная сила, что не позволяет ему умереть. Позволит ли она ему летать?

невесомость

– Франц, не смей!

«Не падать, не падать, не падать!»