– Если помнишь свое имя, можешь оставить его, – сказали они ему. – А если нет… То ты отныне Лита.

После этого Джек еще долго обнимал мальчонку, так, как хотел, чтобы тогда, много лет назад, обняли его. Никого, однако, не было рядом в тот промозглый осенний день, когда огни пламени объяли его, когда сгорела плоть, чтобы дать родиться благословенному священному духу, исполняющему волю праздника, в честь которого тело его было пожертвовано. Никто не встретил Джека. Никто не привел его к теплому очагу, не напоил молоком, не отогрел в мягких шкурках… Поэтому с тех пор он сам встречал, приводил, поил и отогревал всех остальных. Каждый раз, когда люди вспоминали о своих жестоких традициях, и повторялось жертвоприношение в угоду древним богам. Восемь первых людей, сожженных в честь восьми праздников Колеса – и восемь духов пира, связанных отныне и с ними, и друг с другом.

«Плохо было отнюдь не это, – подумал Джек между видениями и воспоминаниями, что вспыхивали в его тыкве одно за другим, – а то, что, потеряв человеческое, они обрели почти божественное. И что не все боги должны быть милостивы – некоторые из них обречены карать сурово, даже если не хотят, ибо кто‐то должен блюсти равновесие Колеса».

Эта участь выпала на долю Джека. Первый дух, первый и самый старший брат, он потому, наверное, как подобает старшему, и принял на себя самое тяжелое бремя. Никто, даже вязовый лес, не объяснил Джеку, что будет случаться с ним раз в поворот Колеса, каждое тридцать первое октября, и что на самом деле не только собирать неупокоенные души, скитаясь от села к селу, его удел.

Его истинная доля – это устраивать Великую Жатву, самый главный сбор урожая, когда Самайн, а значит и сам Джек, не делает различий между мертвыми и живыми. А значит, не щадит ни первых, ни вторых.

«Но добро в жестоком мире – бремя. У Самайна было все – и ничего. Спросили у него семь братьев, почему не радует его ничто? Ведь жатва кончилась давно».

– Джек, Джек! Хватит, успокойся. Оно уже закончилось. Закончилось, слышишь меня?!

Джек ничего не слышал. Пусть та злополучная ночь и вправду закончилась и уже даже успела наступить ночь следующая – первое ноября, – он все еще словно держал на руках трупы и косу. Даже когда Ламмас схватил его за плечи и хорошенько встряхнул, Джек по-прежнему был мысленно там, в центре людского поселения, бросался на людей, безмятежно бредущих мимо, и резал, резал, резал их без всяких сожалений, как если бы и вправду всего лишь кукурузу собирал, не души. Они выскакивали из смертных тел, поддетые острием косы, с таким же мягким, рыхлым хлопком, с каким корневища растений покидают землю. И точно так же, как эти растения, Джек просто отбрасывал их в сторону – и брался за следующие.