– Клематисы? – скривился Ламмас. – Терпеть их не могу.

– А я люблю. Мягонькие такие, как пузики крольчат…

– Хм. – Ламмас отвел глаза, призадумавшись, и сдался быстро: – Хорошо. Выращу тебе – то есть ему – клематисы.

– Эй, Ламмас!

– Что опять, Джек?

– У этого малыша перья так топорщатся, прямо как у тебя уши.

– Или как у тебя зубы, – фыркнул тот.

– У меня вообще‐то хорошие зубы!

– А у меня уши совсем не топорщатся!

– Где вас двоих Колесо носит?! – прервал их спор Белтайн, выскочив из-за угла амбара, едва оба подошли. Джек тут же ускорил шаг, различив в его лице тревогу. Белощекое, с пухлыми губами и глазами, как две серебряные монеты, за которые его выкупили для ритуала из дюжины других рабов, оно словно теряло солидную долю своей хваленой красоты, когда Белтайн утрачивал привычную насмешку. – У нас тут гость! Точнее, видимо, жилец…

Тенистый холм в подножии вязового леса остался позади, но их опушку с одноэтажным домом, отстроенным всеми вместе, и загоном для пары любимых Остарой лошадей словно накрыло тенью еще более вязкой и холодной. Джек поежился, вытащил из-за пазухи птенца и всучил его Ламмасу позади себя, ибо впереди его ждал птенец иной.

– Покажи мне.

И Белтайн послушно показал. Все братья уже столпились, окружив хнычущего мальчонку, который прятался за тюком сена в уголке, обхватив голые колени. Румяный, как маков цвет, весь в глине и комках какой‐то грязи на рубахе, подпоясанной конопляным колоском, еще и без штанов. Джек протиснулся меж братьями, растолкав их в стороны локтями, и тихонько присел напротив ребенка на корточки, как напротив Барбары когда‐то. К детям, давно понял Джек, нужен особенный подход.

Вот только знать бы, какой…

– Он пришел из леса, – поведал Остара с усталым вздохом. – Увидел нас и забежал в амбар. Ни с кем не говорит, боится.

– И до сих пор ревет, – раздраженно подметил Белтайн, выглянув из-за его плеча.

– Конечно, ревет! Это ведь ты ведь додумался спросить «Ну как, больно было умирать?» – воскликнул Мабон, сузив укоризненно глаза. – Ты хоть иногда снимай свои диадемы, а то мозги уже совсем передавило.

– Ой, не делай из меня злодея! Будто ты рад этой сопле, что нам досталась, – взбеленился тот, складывая руки на богато вышитой рубахе – одной из тех даров, которые ему, как и диадемы, всегда несли в начале мая. – Сколько ему лет? Пять? Шесть? Люди совсем потеряли совесть!

– Ну, вы же все волновались, чего это нас до сих пор семь, а не восемь, – с усмешкой напомнил Имболк. – Вот, получите!

– Может, как‐нибудь можно вернуть его обратно, а? – продолжил ныть Белтайн. – Попросить поменять на кого‐нибудь взрослее…