– Тише, Джек, тише, – шептал Ламмас убаюкивающе, целуя его лоб, виски, волосы, которые мягко перебирал в пальцах, прижимая его голову к своей груди. – Ты ни в чем не виноват. Не ты это делаешь. Колесо делает. Колесо ничем не остановить. Великая Жатва – просто один из его поворотов. Ты забираешь души, которых не додал Колесу весь прочий год. Так и до тебя было, и после тебя будет. Нет в том твоей вины. Как твоя коса – твое оружие, так и ты – оружие Колеса.

– Я, я, я, – уже бессвязно, иступленно, бессмысленно твердил Джек, захлебываясь в сухих рыданиях. Еще бы немного, и, наверное, откусил бы себе язык. Губы Ламмаса, его лицо, рубаха покрылись пятнами грязной воды, капающей с Джека после реки вместо слез, но почему‐то тоже соленой. Будто они тонули вместе и вместе шли на дно. – Я больше не могу! Я не хочу быть Самайном! Я не выдержу еще одно тридцать первое октября, Ламмас. Пожалуйста, пожалуйста, пусть все закончится. Пожалуйста, пусть мое место займет другой… Пусть я умру!

– Тише, Джек, – прошептал Ламмас снова, вплетая себя в Джека – руки к рукам, ноги к ногам, грудь к груди и лоб ко лбу. Так близко, что, казалось, и рыдали они теперь вместе. И постепенно затихали от бессилия вместе, когда Джек наконец‐то обмяк и съежился, позволив Ламмасу укачивать себя. – Тише…

«Тише, Джек».

К его шепоту вдруг присоединились другие голоса, две сплетенные и обнявшиеся фигуры накрыли еще шесть масляных теней. Джек, безутешный, их даже не заметил. Они все вышли из углов амбара, где тайком подслушивали, храня скорбное молчание, и тоже прикоснулись к сгорбленной спине с острыми позвонками под молочной пергаментной кожей, поверх уже лежащей там руки Ламмаса. Всего семь рук – тяжелых и легких, слабых и сильных, мозолистых и нежных. Все семеро братьев держали Джека, и непонятно, кто из них сказал – вроде Ламмас, но вроде бы и все сразу:

– Ты не один. Мы есть у тебя. Мы что‐нибудь придумаем, и тебе больше никогда не придется страдать. Мы обещаем, брат.

«Жатва, кричит Самайн, по-прежнему внутри. Пройдет всего лишь год, и снова вспыхнут алтари. Остановить Колесо ничто не в силах, но перевернуть его возможно. Семь братьев вместе из любви восьмого заменят осторожно».

– Мы станем Самайном вместо тебя.

Джек сначала не поверил, когда услышал. Они сообщили ему о своем плане в тот же день, когда решили претворить его в жизнь, а потому позвали на закате в сердце вязового леса вместо того, чтобы собраться у домашнего очага и играть с тенями, как они обычно проводили каждый вечер. Впервые за десятки лет, а может, и столетия, все духи пира – все восемь праздников года – собрались в том самом месте, где каждый из них родился, умерев. Высокий костер, как тот, что нес за это ответственность, полыхал, запертый в кольце небольших камешков, вокруг которых на плоских бревнах и устроились братья. Только Джек один стоял, но не потому, что для него не осталось места – между Белтайном и Мабоном, ладящими хуже всех, его всегда было много, а потому что ноги отказывались сгибаться. Джек так и застыл там, на подходе к костру, где впервые услышал, что его братья собираются бросить Колесу вызов.