Момо сделался бледным. Он оторопело уставился на сводницу. А та, видя какое впечатление произвела, продолжила злобно говорить, радуясь, что еще одно создание почувствует всю грязь этого мира:

– А надо было сдать этого гаденыша на мясо! Хоть бы заработала. Он меня всю изуродовал, когда рожала. В пустой мешок превратил! Из-за этого цена на меня упала, хозяева выгнали под дождь. Хотела я его позже забрать, чтобы расплатиться, но старуха не дала, билась, кричала, когда он в тряпках лежал подле козы. Чертова дура… А чего ты на меня так глядишь удивленно, молодчик? Или еще не веришь, что я была красавицей?! – И она грубо расхохоталась. – А ведь я поопытнее этих. Хочешь попробовать? Вы все ищете новых ощущений. Так я готова!

Видя, как гость остолбенел, она нарочно подалась вперед, нагло обхватила его шею узловатыми руками. Момо попытался отодвинуться, но она уже накрыла его губы своим морщинистым ртом, пощекотала за ухом. С силой отпихнув ее, Момо вырвался, покинул «Дом любви» и захромал прочь от этого дома разврата не оборачиваясь. На ходу в омерзении он вытирал губы. Ему казалось, что в воздухе еще звучит ее злобный смех, чувствуется зловонное дыхание.

Вечером он сидел в гостиной особняка и отрешенно озирался. Ничего не видя, он протер от пыли огромную вазу, расписанную золотыми красками, – она стояла аккурат под коллекцией масок, у стены. Затем, такой же растерянный, он просидел в своей комнатке до самого заката, размышляя. Впрочем, он скорее не думал, а страдал: в мыслях его поселилась пустота, гнетущая бездна, и он не знал, чем ее заполнить.

* * *

Когда ворота особняка открылись, Момо подскочил с топчана. Он поглядел в окно: внизу мелькнула красно-черная мантия Юлиана Ралмантона, и тот, скрытый от взора юноши под массивным шапероном, зашел внутрь. Внизу уже столпились домовые рабы, в том числе Хмурый. Кто-то жаловался на треснувшую стену в садовых бараках, кто-то – на увеличившуюся цену на кровь. Однако всех разогнали, сообщив, что отчет будет давать один майордом, а сам Юлиан скрылся в кабинете.

Момо ринулся следом, чтобы быть вторым после майордома. Он вошел внутрь без стука. Сам не зная, зачем явился, он тихо, без своей обыкновенной развязности, примостился на кушетке. Так он и сидел, пока хозяин глядел в бумаги, положив локти на стол и сплетя пальцы под подбородком… Сидел долго… Иногда Юлиан бросал на него взгляд из-под бровей, понимая, что юношу что-то гложет, но у того нет сил признаться. За последние годы лицо Момо сильно изменилось. Мягкие, нежные черты окончательно ушли, проявив острые скулы. Даже нос картошкой стал резче – не такой детский. Полные губы тоже огрубели, вытянулись и теперь были вечно поджаты в какой-то сдавленной, тяжелой улыбке. Одни лишь вихры, напоминающие куст, все так же падали на его костлявые плечи.