С улицы повеяло сыростью. Назревал ливень, и небо заволокло тяжелыми тучами. Похоже, осень все-таки выдастся дождливой.

Габелий все продолжал буравить встревоженным взглядом пустую тарелку, и на лбу у него залегли две глубокие морщины. Он даже не возмутился на распахнутое окно, как обычно это случалось, когда Дигоро хотелось свежести, а магу — сухости и теплых тапочек.

— Что с тобой, Габелий? Прафиала увидел? — хмыкнул Дигоро, окуная пальцы в краску веномансера. — Чего встал, как дерево?

— Да я… Я на утро оставил арбалевскую булочку с грушей, — прошептал маг. — Но она пропала! Кажется, ее кто-то съел…

Различив остатки вчерашних крошек на седой бороде мага, Дигоро ядовито заметил:

— Да уж… кто-то. Габелий, ты сам и съел!

— Но я не ел!

— Тогда мы с Юлианом ночью втихую сжевали. Или другие полсотни вампиров, живущих в особняке, — Дигоро продолжил: — Или это эгусовские соглядатаи явились строить козни самому великому целителю Габелию из Элегиара!

— Прекращай издеваться… — обиженно протянул маг. — Я действительно не помню, чтобы ел эту булочку. И пустота в животе. Да, определенно…

— У тебя там всегда пустота. Шевелись!

Дигоро спустился вслед за своим напарником-веномансером, который бесшумно выскользнул из комнаты. Юлиан не рискнул прятать Уголька в сумке, опасаясь обысков, а потому переложил его во внутренний карман пелерины. Благо осенняя пелерина у него была пышная, с бахромой и фестонами, длиной по локоть.

Понимая, что он до сих пор стоит в нелепой позе, в ночной рубашке и с разведенными перед столом руками, Габелий засуетился. Позже, чувствуя томление в животе, он уже стоял у парадной двери с грустным выражением лица. Впрочем, выглянув на улицу, где захлестал ливень, Габелий убедился, что все на самом деле еще хуже. И, накинув капюшон, пошел вместе со всеми за ворота, где стал ждать советника. Утром Илле донесли о том, что ночью что-то произошло и весь город подняли на уши по приказу архимага. Советник спешно повелел вынести малый паланкин.

Чуть погодя он уже величаво сходил на ковер под сенью черного платана, роняющего белоснежные лепестки на пол.

Там же, под платаном, стояли два человека в окружении свиты, напоминавшей малое войско, и ожесточенно препирались. И хотя никто из них не повышал голоса, но напряженные плечи и широко расставленные ноги предупреждали: еще слово и дело может дойти до сражения. Дзабанайя Мо’Радша замер напротив Абесибо Наура. Глаза его сверкали молниями. Растеряв всякое обаяние, он глядел люто, воинственно, будто готовый вот-вот наброситься.

На лице архимага же застыла маска брезгливости.