Предвкушая приятную ночь в женских объятьях, Юлиан переложил плащ в другую руку, галантно улыбнулся и вошел внутрь.

Наурика лежала на кушетке, подбитой алыми тканями, утонув в подушках, и подпирала голову кулачком. Вид у нее был грозный-прегрозный, губы плотно сжаты, а брови — нахмурены. Но Юлиана было не обмануть. За свои полсотни лет он пусть и не познал женщин целиком, но хотя бы отчасти стал понимать их. И напускная суровость Наурики, которая привыкла, что все вокруг нее пляшут, ублажая, его только раззадорила. На столике были разлиты в графинах алая кровь и рубиновое вино. С улыбкой и хитрым взглядом Юлиан прошел мимо Наурики, словно ее и не было здесь, налил уверенным жестом себе напиток, принюхался и принялся смаковать. Затем он встал у окна. За окном неистово бился дождь, швыряя тяжелые капли в стекло.

Наурика вздернула бровь, как любила это делать, но смолчала. Она продолжала выжидать, не шелохнувшись. Наконец Юлиан отошел от окна, за которым разворачивалась мрачная картина, присел рядом с королевой и словно впервые обратил на нее внимание.

— Мне кажется, ты сюда приходишь выпить, — с иронией заметила она, — а не ко мне.

Юлиан промолчал, лишь ответно вскинул брови и хитро улыбнулся. Он продолжал смаковать кровь, и в глазах Наурики скрытое недовольство женщины, с которой играют, сменилось неким животным восторгом.

Они оба молчали и обменивались ухмылками. Между ними не было ни любви, ни каких-либо клятв верности, так как оба являлись любовниками, назначенными друг другу из политических соображений. Для Наурики ее любовник был возможностью получить мужскую ласку через эту лазейку с Вестником Гаара, несущим здоровье, чтобы не потерять лицо при дворе и не забеременеть, а для Юлиана королева стала приятным времяпрепровождением и утолением амбиций, ростки которых появились в его душе. Но больше всех здесь, конечно, выигрывал Илла Ралмантон: он держал под контролем столь опасную позицию, как фаворит королевы, и имел виды на то, чтобы его наследник крепко вошел во дворец, получив чин.

Но все же между этими двумя завязалось некое подобие дружбы. Они были почти ровесниками и находили в объятьях друг друга и порок, и тайну, и разговоры. Эти встречи в освещенной лишь одним сильфовским фонарем комнате были для них отдыхом для души и тела.

И вот Юлиан потянулся к лежащей на подушках женщине, поднял ее как пушинку и усадил к себе на колени. Волосы ее, заплетенные в сложную косу, с древесными заколками между каштановыми локонами, отливали шелком в рассеянном свете светильника. Юлиан находил свою прелесть в этой выглаженной магами, но зрелой красоте, в этих мудрых глазах, в которых переплетались опыт, ответственность и усталость. Он неспешно потянул завязки платья, обшитого золотом и серебром так, что оно походило на выходной наряд и стоило наверняка так же. Наурика лежала, и на ее лице блуждала томная улыбка. Ей нравилось, когда ее так медленно раздевали. Ей нравилось и когда ее раздевали быстро. Она вообще поняла, что их с Юлианом желания часто совпадают, и знала, что продлит статус Вестника на многие годы.