Роббсон снял с пояса не слишком толстый кожаный кошелек и положил на стол.

– Это не возвращение домой, да ты обратно и не захочешь. С отцом у тебя напряженные отношения, но напрямую вам видеться не обязательно. Будешь отправлять мне ежедневно отчеты, и все.

Гаррет оценил кошелек, потом подумал о стопке монет в сумке и как мало недель они ему обеспечат.

– Пожалуй, я против. – Дядя Роббсон побагровел и свел скулы, когда Гаррет подвинул кошелек обратно. – Не желаю никого оскорбить, но, по-моему, я должен найти свою стезю. Принимать же в подарок…

– Брат по тебе скучает, – молвила мать. – И я.

– Он счастлив?

Ее глаза смягчились.

– Да.

– Даю день, – сказал дядя Роббсон. – Если образумишься, пришлешь весточку. Ну а после мне придется нанять кого-то еще.

– Понимаю, – сказал Гаррет. – Спасибо, что подумали обо мне. В самом деле спасибо.

Роббсон встал, расправил камзол и подал матери руку.

– Иди, наверно, вперед, Роббсон, – попросила она. – Я задержусь.

– Генна…

– Пожалуйста, – проговорила она, но повелительным тоном.

Дядя Роббсон взял кошелек, снова повесил на пояс и повернулся к двери. Пол скрипнул под весом, а потом его ноги твердо и не спеша затопали вниз по лестнице. Мать молча подождала, пока он выйдет, потом разогнулась, в два шага перемахнула комнату и села на табурет, освобожденный братом. Проведенное на севере время осмуглило и огрубило ей кожу. Белые пряди в волосах приводили на ум нарисованных в книжках львов. Мать показала на его поврежденную кисть, и Гаррет подвинул к ней руку.

– Я надеялась поговорить с тобой, когда вернусь, – сказала она, начиная разматывать его неуклюжую перевязку. – Твой отец рассказал тебе о наших с ним уступках друг другу.

– Это было очень давно, – сказал Гаррет. – Я уже не тот человек, что тогда.

– Я не видела причин посвящать тебя или Вэшша в эту часть нашей жизни, но раз отец сообщил уже сам, полагаю, стоит присмотреться к этому с разных сторон. – Она накинула петлю ленты себе на руку, осматривая ткань. – Поначалу я ведь и вправду любила Маннона. Хуже всего приходилось в те годы, когда я пыталась все это преодолеть. Передо мной все время висел идеальный образ того, кем мужчина и женщина – муж и жена – должны быть друг для друга, и я страдала от того, что мы под этот образ никак не подходим. Твой отец – ужасный муж. И, насколько я вижу, для хорошего любовника он тоже слишком жесток.

– Сэррия счастливой не кажется.

– Он не дал ей счастья, – подтвердила мать, и последний виток бинта отошел, рука теперь была ничем не прикрыта. Сочувственно охнув, мать повернула его запястье вверх, а потом вниз, пока изучала раны. – Но лучшего делового партнера нельзя и желать. Он уважает меня. Да, смейся, смейся, понимаю. Но я месяцами путешествую, и он не жалуется. Мне не нужно его разрешение подписывать договоры от имени нашей семьи. Любые мои решения он поддерживает без оговорок. Он знает мой образ мыслей и доверяет суждениям в денежных вопросах. А я в делах доверяю ему. Я шла на риск, и расчет часто не окупался, но он никогда не оборачивал этого против меня. Когда он не согласен с моими действиями, то мы спорим с глазу на глаз, а перед магистратами, гильдиями и другими купцами он отстаивает мой выбор так же страстно, как собственный. Не считая вас с братом, он – главный человек в моей жизни, и с ним я вольна устраивать себе такую жизнь, какой я, чего греха таить, довольна. Да, мы не два сердца, бьющиеся воедино, но так никто от нас того и не требует.