– Сейчас, – сказал он. – Той, нашей первой, ночью ты сказала, что в твоей жизни нет места мне, а я сказал, что в моей нет места кому-то вроде тебя. А сейчас для нас с тобой все стало стократ сложнее. Завтра ты будешь Китамарской княгиней, а я пойду искать работу.

– Знаю, – сказала она.

– Это у нас напоследок?

Она оперлась на локоть. Волосы рассыпались по лицу, и он отвел их назад, убирая за ухо.

– Напоследок?

– Ночь пройдет, – зашептал он, – и мы друг с другом закончили?

Тишина, что потребовалась ей на ответ, длилась один только вдох. Длилась целую жизнь.

– Нет, – ответила она уверенно и спокойно. – Не закончили.

39

39

– Я беременна.

Элейна, не успев до конца застегнуть ожерелье из белого карамского золота с черными жемчугами Медного Берега, остановилась.

– Ты – что?

– Беременна, – еще раз произнесла Теддан.

Она носила парчовое платье того же покроя и исполнения, что и ее монашеская ряса. Специально ради коронования, причем контраст между скромным фасоном и роскошеством ткани казался невероятным. Когда она приподняла бока платья, стягивая их назад, чтобы обозначить контуры тела, чуть ниже ее пупка появилось маленькое закругление, которого не было раньше. Элейна окинула взглядом пространство молельни. Со стен и небольшого вертепа у дверей глядели дюжины статуэток богов, но других послушников или жрецов внутри не было. Все равно заговорила она только шепотом:

– Что собираешься делать?

Теддан отпустила платье, и ткань опала обычными складками.

– Рожать ребенка, Элли. Беременность это и означает.

Где-то за сплошными стенами церквушки вставало солнце, омывая ранним светом китамарские улицы, двери и окна. Пепельное полотно, служившее убранством на пути черной повозки, меняли на яркие ленты и флаги. Вслед за унынием приходит радость. С цветов, которыми усыпали вчерашний похоронный ход, еще не облетели лепестки, а мир, по мнению многих, уже изменился. Честно говоря, с этим Элейна не спорила, но все равно чувствовала себя взбудораженной.

Может, день начинался бы легче, если бы ей удалось поспать хоть часок. Обряд и обычай требовали, чтобы заступающий князь проводил последнюю ночь своей свободы в покаянии и очищаюших душу молитвах. Так поступил и отец – хотя, по ее мнению, на нем это вряд ли как-то сказалось, помимо ночевки в другом доме. Если оглянуться на прошлые поколения, этот обряд обретал подспудный смысл – для существа, державшего городской престол. Некое своего рода упрочение связи, сплочение с недавно захваченным телом, что прочий город принимал за благочестивую набожность.