Она стянула распухшие костяшки и вопросительно посмотрела на Гаррета. Тот покачал головой. Боль была, но не сказать, что невыносимая. Мать начала бережно наматывать ткань, потуже, чем получилось у него, поскольку действовала двумя руками.

– Оно досталось Вэшшу, – сказал Гаррет. – Ведь так?

– Что именно?

– То, чего хотела ты.

Мать коротко, но вместе с тем тепло рассмеялась:

– Наверно. Думаю, да. Те двое, похоже, искренни в наслаждении друг другом. Иногда я даже завидую, но не настолько, чтобы не радоваться их счастью. Не слишком туго?

– В самый раз.

– Наши мечты – вот что нас режет и ранит. Ты загодя лелеешь мечту о том, как должно быть, но в действительности оказывается по-другому, и тогда тебе больно. Тут нет вины внешнего мира. Тут только твоя вина. Наша. Моя. Но когда перестаешь цепляться за грезы и видишь возможное в настоящем… то открываешь особый, честный взгляд на жизнь, которому ни твои упования, ни чужие примеры, ни брачные клятвы тебя не научат. Находишь такой способ быть вместе, какой людям, помимо вас двоих, ни за что не понять, даже если захочется объяснить. И это правильно. Посторонним этого и не нужно. Мы сложнее и глубже мечтаний, которые нам преподносят, – если позволим себе быть такими, как есть. Мы умеем хранить верность иначе.

Она напоследок подоткнула кончик бинта. Перевязка сидела крепко и плотно, не пережимая пальцы до посинения. Он попытался сомкнуть кулак – суставы двигались болезненно и отечно, зато впервые столь ровно.

– Так лучше. Спасибо, – поблагодарил он.

– Ты же мой сын. Я рада, что ты позволил себе помочь.

– Я не пойду работать на склад.

– Я знаю.

Она дотронулась до его щеки, улыбнулась, а потом ушла. Гаррет остался сидеть за столом, глядя на улицу.

Он не видел, как похоронное шествие несло в Храм тело Бирна а Саля, но понял, что процессия прошла, после того как люди опять стали появляться на улице. Тогда он спустился по лестнице. Торговля в Новорядье в основном была закрыта, но тут и там предприимчивые лоточники вешали вывески. Гаррет потратил пару монет из остатка на миску курятины и ячменную кашу, съел все это, сидя на каменной лавке, потом купил на утро полбуханки хлеба с яблоками. И еще заплатил мальчишке, чтобы тот передал послание в Храм, Харалю Моуну.

Пока солнце закатывалось за Дворцовый Холм, он размышлял, не сходить ли в пивную, а может, в баню, но загляделся на чародейку на перекрестке – та наколдовывала огненные шарики и заставляла их плясать вокруг пальцев. Он положил в ее коробку для подаяний монетку, потому что поступить иначе было бы безобразием, а потом еще одну, на счастье.