В том странном месте, где она оказалась, не было ничего, кроме безмолвия и давящей тьмы. Она лежала, точно в могиле, – без движения, почти задыхаясь и не чувствуя тела, которое, быть может, уже обратилось в прах. Тревожная мысль прошла через ее сознание, как игла: кольнула – и исчезла, провалилась в вату, которой была наполнена ее голова. Единственным сохранившимся воспоминанием был хруст ломающегося дерева. Или все же костей? Медленно, по крупицам она стала собирать реальность и в открывшейся картине увидела себя лежащей на кровати, в той самой комнате, откуда пыталась сбежать. От постели пахло дегтярным мылом. Глаза щипало от слез. И пока она боролась с неподъемными веками, вкрадчивый голос утешал ее:
– Не пугайся, детка. Это все из-за лекарства.
Потом ледяная рука коснулась ее щеки, небрежным жестом смахнув слезу. Так Гаэль и поступала с ее чувствами, равнодушно и жестоко, словно бы отрицая само их существование.
– Видишь, к чему привело твое упрямство? – с укором продолжала она, нависнув над ней. – Сопротивление делает крепкими только вещи. Людей оно изводит, а потом ломает.
Флори попыталась пошевелиться, но не смогла, и от этого сделалось так жутко, что остатки сна развеялись окончательно. Она распахнула глаза.
– Летти приехала, – известила Гаэль в нетерпении. Это звучало так, будто ее самостоятельная дочь вернулась домой, чтобы проведать матушку. И лучше было так и представлять, чем думать о разрытой могиле и мертвой девочке, помещенной в хартрум. – Я оставила ее наверху, но пока боюсь побеспокоить. Думаю, мы услышим, когда она проснется. Верно?
Флори ничего не ответила и отвернула голову, позволяя слезам скатиться на подушку.
– Обижаешься, что я забрала тебя? – Гаэль старалась казаться ласковой, но в голосе все равно проступало что‑то угрожающее, предостерегающее.
– Ты выставила меня сумасшедшей.
– Ну не злись. Они сами донимали меня расспросами, и я придумала неплохую историю, правда, сестренка? – Гаэль заботливо поправила одеяло. – Нет ничего страшного в том, чтобы считаться умалишенной. Иногда это можно обернуть в свою пользу.
За тем, что она говорила, стояла история. Трагичная и неприглядная, чтобы хранить ее в секрете, запутанная и слишком долгая, чтобы рассказывать. Тем не менее Гаэль была настроена решительно. Пока хартрум молчал, у нее не находилось иного занятия, кроме как вспоминать прошлое и оправдывать им свои прегрешения. Что бы она ни сказала, Флори не желала слышать, но, прикованная к постели, не могла противиться Гаэль.
– Я была непокорной женой, – начала она, – таких обычно пытаются перевоспитать лечебницей для душевнобольных, и мой супруг поступил так же. Но ничто не могло сломить моего желания избавиться от брака. Во времена, когда женщине проще решиться на убийство супруга, чем получить развод, в ход идут любые средства.