Глава 31
Дом исцеления
Первая неделя после возвращения Флори была похожа на сон – тревожный, смутный и прерывистый. Бильяна надеялась победить недуг за пару дней, но дни шли, а она все больше мрачнела. Дарт понимал, откуда это замешательство: она не знала, с чем боролась, и ей приходилось вслепую подбирать ключи к исцелению. Время, проведенное в заточении безлюдя, тяжело отразилось на Флори. Болезненная бледность кожи делала ржавые отметины, покрывавшие ее тело, еще заметнее. Она стеснялась их, прятала: одергивала рукава ночной рубашки, куталась в одеяло и старалась не покидать комнату, где держали ставни закрытыми.
Все заботились о ней, и каждый делал это как умел: Дарт не отходил от постели, Бильяна готовила снадобья, Офелия развлекала сестру, читая вслух, а Бо приносил к ее кровати мячик.
Постепенно Флори стало лучше, и Дарт вернулся к обязанностям домографа.
За время его отсутствия в конторе накопилось столько дел, что с ними уже не справлялись ни близнецы Ларри и Лоран, ни приемщица, принявшая на себя основной удар из жалоб. Жизнь закрутилась вокруг него с бешеной скоростью: утром он шуршал бумагами, днем пропадал в разъездах с одной проверки на другую, а вечером навещал Голодный дом, чтобы поддерживать тепло и подбадривать безлюдя, который решил, что все покинули его, и нашел этому свое объяснение: «Вы променяли меня на новый дом. Помоложе и красивее. На какого‑нибудь простака». Дарт заверял, что скоро все домочадцы вернутся, и сам мечтал о том же.
После всех дел он возвращался в Дом с оранжереей, занимал свой пост рядом с Флори и рассказывал о том, как прошел день. Она слушала внимательно, увлеченно, но сама ничем не делилась. Ее дни протекали однообразно, и все события сводились к приему снадобий и лечебным процедурам.
Так он и метался от одного безлюдя к другому, между болтливостью и безмолвием. Подземные тоннели позволяли быстро перемещаться, и Дарт натаскал в Дом с оранжереей множество вещей, привычных Флори: ее домашние платья, любимую расческу, корзинку с шитьем, альбом для рисования и краски. Она не бралась за рисование, не притрагивалась к шитью и не собирала волосы, как прежде; теперь они свободно растекались по плечам, словно вплетаясь в кружево ее ночной сорочки.
Гостей Флори принимала с неохотой и только по вечерам, появляясь на кухне в строгом платье с длинными рукавами и воротником стойкой, скрывая отметины на коже. Она не хотела выглядеть слабой и болезненной, но ее выдавали темные круги под глазами и впалые щеки, лишенные румянца. Она была по-прежнему прекрасна, но уже какой‑то иной, печальной, красотой, точно скованная льдом река.