Перед ними тянулась извилистая тропа, уводящая к саду и дому, однако Марта свернула в сторону. Ее босые ступни вязли в прибрежном песке, но упрямо шагали все дальше и дальше.
– Куда мы идем? – не выдержал Рин.
– Ш-ш-ш, – так Марта приказала ему молчать, а затем шепотом добавила: – Не забывай, что ты прибыл сюда тайно.
В следующий раз он решился заговорить, только когда убедился, что они направляются к лодочному сараю.
– Ты уверена, что это хорошая идея?
– Я не хочу отдавать свои воспоминания дому Олберик. Ни за что! – Ее голос зазвенел, словно сигнальный колокольчик.
Она нырнула за дверь и следом втянула Рина. Их окружила темнота, тяжелая и бездонная, как морская глубина.
Ощупью отыскав спички, Марта запалила фитиль лампы, и тогда Рин смог оглядеться.
Многое изменилось с тех пор, как он был здесь. Пыльное, захламленное пространство исчезло. Теперь это напоминало уютный дом отшельника, выбравшего жизнь вдали от мирской суеты. Секрет преображения заключался в уборке и магической силе тканей, прячущих под собой все неприглядные поверхности. Даже перевернутая лодка в углу стала похожа на софу, и ее выдавали только лежащие рядом весла.
Рину казалось, будто они тайком проникли в заброшенный особняк, где мебель покрыта холщовыми чехлами от пыли.
– Тут стало… уютнее, – заключил он.
– Я велела навести порядок. Чтобы здесь можно было спрятаться от солнца. От любопытных глаз. От целого мира.
– Место для размышлений.
– И писем, – добавила она с каким‑то особым трепетом. – Все письма, что ты получал от меня, написаны здесь. Но есть одно, которое я так и не решилась отправить.
– И что в нем было?
– Сам узнай, – бросила она с коварной улыбкой на губах. – Оно спрятано вон там.
Марта указала на стену за его спиной. Меж сколоченных досок белел уголок, торчавший, как платок из нагрудного кармана пиджака. Лодочный сарай никогда не был так торжественен и наряден. Потянув за край, Рин достал свернутый лист. Бумага, разбухшая от влаги и шершавая от соли, зашуршала под его пальцами.
– Читай! – поторопила Марта, подвесив лампу за крюк на потолке. – Только вслух.
И он повиновался, поскольку и сам был охвачен нетерпением.
–