Вот Саадет поморщился, когда ему в очередной раз попало по сухожилию, вот задышал тяжелее – от боли? От страха? Страха быть побежденным какой-то девчонкой. Однако когда Чеда напала снова, он был готов – молниеносно заблокировал ее удар. Когда она нацелилась на его запястье, отбросил свое оружие и схватился за ее тонфу. Чеда попыталась вырваться, но два сильных движения, и вот тонфа уже у него в руках. Он потянулся и за второй… но то была ловушка. Стоило отвести руку, как Саа дет наступил Чеде на ногу и вцепился в шею. Вырваться не вышло. Саадет бросил тонфу и схватил Чеду за горло двумя руками.

Она попыталась вложить в атаку все силы, но тело отказывалось слушаться. Саадет выдержал удар по шлему и стиснул пальцы сильнее. Толпа на трибунах орала, топала и свистела, шум сливался для Чеды в бесконечный писк на одной ноте. Саадет поднял ее и ударил всем телом о стену так, что перед глазами все побелело.

На мгновение Чеда почувствовала присутствие чего-то большого и мощного вокруг: не толпы зрителей, даже не Шарахая.

Адишары. Асиримы. Она ощущала их, сама не понимая, как. Ее злость на Саадета была велика, но это ничто, песчинка в бесконечной пустыне, по сравнению с гневом и ненавистью этих несчастных существ.

И она обратилась к их гневу. А может, это они потянулись к ней. Свободной рукой она нащупала пальцы Саадета и с хрустом вывернула их, чувствуя, как ломаются кости. Саадет заорал, его хватка ослабла. Теперь уже он пытался вырваться, но Чеда выкручивала и выкручивала его руку, пока он не ткнулся в пыль лицом.

Здоровой рукой он застучал по земле, признавая поражение, и Чеда отпустила его… чтобы сунуть тонфу ему под горло, обхватить ее конец коленом и нажать локтем на затылок врага. Прежде чем Саадет понял, что происходит, она рванула тонфу вверх, и что-то резко хрустнуло у него в трахее. Гонг звенел и звенел… давно ли? Она не знала. Кто-то пытался ее оттащить, но она тянула и тянула тонфу на себя, пока у Саадета не забулькало в горле. Что-то с громким хрустом врезалось ей в затылок…

На мгновение небо с землей перемешались, пролетели мимо ревущие трибуны. Чеду, ослабшую, поставили на ноги, а толстяк, ползающий на земле, все не мог подняться, лишь загребал руками и ногами пыль, выгибался, пытаясь сделать хоть вдох. Но дыхание, дар богов, ускользало от него, и никто ничего не мог с этим поделать, ни Пелам, ни Осман.

Тяжело, рвано дыша, Чеда взглянула на трибуны. Шарахани кричали и бесновались, приветствуя ее. Толпа выла, но то был не насмешливый вой – они восхищались ее злостью, ее умениями. Лишь один человек у края стены не смеялся и не кричал. Просто смотрел на Чеду, пораженно открыв рот.