Разве Стояна когда-то пела эту чудную колыбельную?

Мысли вязли, цеплялись друг за друга, и Мстиша махнула рукой, отгоняя их, словно надоедливых мух. Окровавленная рубаха прилипла к коже. Неприятно. Лучше не шевелиться. Вот так.

Холод принял ее в крепкие объятия. Мстислава сомлела и покорно повалилась в темный, бездонный колодец сна.

Ее разбудил звук пастушеского рожка. Мстиша потеряла всякое представление о том, где находится, и чудилось, будто она и в самом деле прогуливается по полю с татой. Казалось, еще миг, и теплый ветер овеет лицо, а стоит лишь наклониться вперед, как под пальцами скользнет шелковистая грива.

Но музыка звучала странно, точно ей не хватало места, и Мстислава догадалась, что песне на дают вырваться на простор тесные стены избы. Она открыла глаза.

Шуляк сидел на лавке, зажмурившись, скрестив худые лодыжки, и играл на жалейке самую простую пастушью погудку. Костлявые пальцы любовно перебирали по тонкому стану дудочки, а из пожелтевшего коровьего рога лились тоскливые, пробирающие до мурашек звуки.

Закончив песню, колдун опустил жалейку на колени и открыл глаза. Мстиша еще никогда не видела его таким умиротворенным и спокойным.

Шуляк перевел на нее взор и улыбнулся – просто, без привычной язвительности. Если бы Мстиша не знала лучше, подумала бы, что улыбка искренняя.

Смущенная такой переменой, Мстислава беспокойно поерзала на месте. Только сейчас она заметила, что ее руки, покоившиеся на Незванином одеяле, опрятно обмотаны чистыми холщовыми повязками.

– Глупая волчья жена, – беззлобно проговорил Шуляк.

– Я больше не жена ему, – тихо возразила она, отводя взгляд.

– Вот как? – удивился старик. – А кто же ты?

– Не знаю, – честно ответила Мстиша. – Как я здесь очутилась?

– Нашел тебя за околицей. Мороз не всутерпь, а ты дуришь, – неодобрительно покачал головой колдун.

Назойливая мысль не давала покоя, и, как ни трудно было Мстиславе признать свою неправоту и пойти на попятную, она чувствовала, что должна сказать ему.

– То, что я наговорила… – Мстиша откашлялась и неловко скомкала пальцами краешек одеяла. – Это не все правда. Я хочу сказать, ты был вправе затаить обиду на того князя. Он воспользовался твоей неопытностью, а мать оказалась слишком жестока. – Она подняла взор. Колдун смотрел с внимательным любопытством. – Сделанного не воротишь, и корить себя вечно бессмысленно. Думаю, не проходило и дня, чтобы ты не пожалел о том, что сделал. Прости себя и проживи остаток жизни в мире с собой.

– Спасибо, княжна. – Шуляк медленно поклонился, и в его движениях не было и тени насмешки. – А теперь послушай и меня. Сделанного не воротишь, сама говоришь. Придется тебе вмаяться в новую жизнь. Только коли бы ты вся была в своей коже, в одной лишь красе, то не променяла бы ее на мужа. То, что ты есть, внутри осталось. – Шуляк приложил руку к сердцу. – Корить себя бессмысленно, – опять повторил он Мстишины слова, – но ты можешь делать то, что должно.